Zeitgeist
Шрифт:
– А это белая лапша удон?
– Очень, очень белая.
– Классно. Сделай мне немного. Сделай мне немного прямо сейчас! Умираю от голода!
Макото плеснул в плохо отмытую кастрюльку безумно дорогой импортной ключевой воды из канистры.
– Американки растут большие, если едят лапшу удон, – предположил Макото, прохаживаясь перед кухонными тумбами из тропической древесины и наугад дергая ручки ящиков. Из одного испуганно выскочили два здоровенных таракана-островитянина с палец величиной. Макото проводил их шумный полет снисходительным взглядом гавайца. Наконец
– Я ее варю, – сообщил он, включая электроплиту. – Микроволновка не тот вкус. Мы готовим лапшу старинно, любовью, естественно, совершенно.
Кастрюлька закипала в умиротворенной тишине. Макото устремил на Зету задумчивый взгляд.
– Что тебе больше нравится, «Нинтендо» или «Сега»?
– «Сега» сыграла в ящик. Ну, почти.
– Да. Ты права. Я им твержу: возьмите ди-джея из Токио, но нет, нет, «Пропеллерхэдз», «Продиджи», прочая мура! У ребят из британского «техно» пунктик на музыке для видеоигр.
Не в привычках Макото было заговаривать о деле, не посвятив сперва, согласно японским правилам гостеприимства, несколько часов болтовне ни о чем. Видимо, его не покидали мысли о видеоиграх. Невозможность покорить Америку заставляла его еще более серьезно относиться к британской поп-сцене. На ней он по пояс увяз в конкурентной борьбе. Британия была европейской Японией.
– Какие новости про Ино? – осторожно поинтересовался Старлиц.
– Я знаю его. Вернулся в «Рокси Мьюзик», – машинально ответил Макото. – Я узнаю Брайана Ино даже в гриме и перьях.
– Ты читал его новую книгу? Ту, про один год в девяностых?
– Профессор Ино очень хороший писатель, – кисло проговорил Макото. Повозив языком во рту, он выдал цитату: – «Никогда не делать того, чего никто никогда не думал не делать».
Старлиц обдумал сентенцию. Не много европейцев осмелились бы такое написать.
– Да, Ино – тяжеловес.
– Я веду дневник 1999 года. Называется «Окольная стратегия». – Макото поднял глаза, продолжая вяло помешивать свое варево. – Ты ведешь дневник, Регги?
– У меня принцип: не оставлять письменных следов.
– Ты вечно в бегах. Тебе пускать корни, так лучше для тебя. У тебя маленькая девочка, ей будет лучше с большим домом.
– Кому ты это говоришь? Помнишь, я сам говорил это тебе. Я – тебе.
Макото изобразил улыбку сфинкса.
– Значит, у нас равновесие.
В кухню вошли две служанки Макото – в форме, чистенькие и радостные.
– Мы снова нашли на диване многоножку, босс, – доложила одна по-японски.
– Здоровенную коричневую лентяйку или шуструю голубенькую, из ядовитых?
– Большую коричневую, босс.
– Тогда не бойтесь, ее сожрут гекконы.
– У тебя тут многочисленные жуки? – спросил Старлиц на своем неудобоваримом японском.
Макото грустно кивнул.
– Ты не поверишь, братец! Это сырость. Мы каждую неделю или примерно собираем плесень от пластиковых стен, но жуки живут под домом, на сваях, и размножаются в мертвых пнях от макадамий. – Макото в задумчивости почесал круглую пышноволосую голову. – Самое худшее здесь – постоянный соленый бриз. Сожрал все мое студийное оборудование. Машины, компьютеры, магнитофоны, ну как это назвать: все портится.
Служанки тем временем подплыли к рыжему от ржавчины холодильнику и стали вынимать из него фрукты. Они двигались бесшумно, с непередаваемой истомой, словно под гипнозом. Одна нарезала большой сочный плод манго керамическим японским ножиком цвета крабового мяса, другая включила дряхлый кухонный комбайн «Браун». Кто-то в глубине дома включил бухающую запись балийского гамелана.
– Да, ржавчина – это целая проблема, – посочувствовал Старлиц.
– Домашние растения, однако, – проворковал Макото. – На этом острове лучшая в мире вулканическая почва. У меня бонсай на заднем крыльце под три метра!
– Бонсай, такой большой?
– Шутка.
– Извини, мой японский тоже заржавел от редкого применения.
– Если честно, Регги, та безграмотная чушь, которую ты нес тогда в баре в Роппонги, была не японским языком, а твоим собственным уникальным личным диалектом. Реггийским.
Макото слил из кастрюльки воду и вывалил лапшу в конический глиняный сосуд.
– Ты ешь лапшу! – приказал он Зете по-английски. – Наслаждайся!
– Мне нужны палочки! – заявила обрадованная Зета. Вооружившись палочками, она стала со скоростью пылесоса втягивать в себя лапшу, довольно хлюпая.
Макото устроился на подушке хромированного табурета.
– Сначала мне показалось, что она на тебя не похожа, но теперь я могу чувствовать сильное семейное сходство.
– Хай [59] . – Старлиц поблагодарил хозяина дома вежливым японским кивком.
– Очень приятно познакомиться с этой юной леди. Однажды ты уже упоминал про свою дочь, но тогда я решил, что все увязнет в этих невозможных американских джунглях развода и опеки. Ничего не собираюсь выпытывать.
59
Да (япон.).
Старлиц отвесил встревоженный полупоклон.
– Прости, что я оставил группу. Это моя вина. Gomen nasai [60] .
– Регги, брат мой, верь мне, я все понимаю. Это проблема giri и ninjo [61] . Либо одно, либо другое. Такова человеческая жизнь. Человек должен следовать своей карме, понимаешь? Меня устраивают оба пути.
Зета недовольно отвлеклась от заметно уменьшившейся горки лапши.
– Хватит болтать по-японски! Тем более хватит болтать по-японски про меня!
60
Gomen nasai – я извиняюсь (япон.)
61
Giri и ninjo – «долг» и «гуманность» в самурайском кодексе чести (япон.)