Zeitgeist
Шрифт:
Солнце село с тропической поспешностью, и площадку заволокло низко стелющимся дымом – Старлиц позаботился о сухом льде. Спрятавшаяся Зета дергала за длинные нити, привязанные к кустам, пугая собрание ожившими тенями. Японцы, доведенные до состояния племени каменного века – грязные, голодные, – совершенно окаменели. Старлиц поправил свой головной убор и перьевой плащ и выпустил Барбару, голую, как все остальные, на деревянный пьедестал посередине поляны.
– Я боюсь! – прошипела она.
– Спокойно. Поднимись туда и сядь в позе лотоса.
– Но я голая! Я поправилась
– Это игра Макото. Ты исполняешь его заветное желание. Будь волшебной.
Старлиц закончил последние приготовления и хлопнул в ладоши. Барабанный бой достиг крещендо.
– Прощай, жестокий мир! – провозгласил он. Пьедестал исчез. Поляна огласилась испуганными криками. Барбара подняла стройные руки, изобразив ладонями две лилии. Она была сейчас трансокеанской бодхисатвой, плывущей на огненном облаке.
Факелы окутались искрами и погасли. Барбара мягко опустилась на землю. Старлиц метнулся к ней и накрыл припасенным для этого плащом, чтобы такой, закутанной, передать толпе.
– Я была волшебной? – спросила она шепотом.
– Меня не спрашивай. Спроси у зрителей.
Зрители рыдали. Они безоговорочно поверили во все увиденное.
Смывшим с себя грязь и выходящим чистенькими из реки Ваиалуа предусмотрительный Старлиц вручал шорты, майки и шлепанцы. Дрожащая от голода и восхищения публика заспешила вдоль реки к месту, где их ждали такси с работающими счетчиками. Перед особняком Макото для свидетелей волшебства стараниями неутомимого Старлица был приготовлен пир. Он знал, что им требуется. Нагло обманутым необходимо первым делом подкрепиться.
Оставшись на поляне вдвоем, Старлиц и Зета зажгли два прожектора и в их мощных лучах затушили костры, собрали все факелы, закопали яму под лжепьедесталом, собрали все веревки, пружины и шарниры, разбили на мелкие кусочки большие сценические зеркала и сложили все в огромный брезентовый мешок, который сбросили в пропасть. Потом, забрав из потайного местечка арендованную машину, они покатили в дешевый отель в Принсвилле, где купили китайской еды и немного кентуккского бурбона.
После белого риса с креветками Зета стала расшнуровывать свои «мыльные» башмаки, глядя на немой телеэкран.
– Зачем тебе виски, папа?
– На Гавайях он дешевле бензина, – объяснил усталый Старлиц.
– Она действительно волшебница, папа? Она похожа на богиню.
Старлиц утомленно посмотрел на свою дочь, потом его пронзила дрожь. Никто, кроме него, никогда не скажет ей правды. У него был перед ней, еще ребенком, родительский долг.
– Милая, мы их провели. Мы смошенничали. Но в поп-культуре это допустимо. Недаром великий Ино пишет в одном из своих священных трудов, что поп-музыка не следует модели изящного искусства, когда вдохновенная личность, гений одаривает праздную публику шедевром. Поп-культура держится на массовости. Все большие перемены в поп-мире создаются жуликами, которые, слепо используя обстоятельства, творят новую моду, сами ее не понимая. – Он отхлебнул бурбона. – Так сказал Ино. Я ему верю, нам это годится.
– Значит, Барбара не умеет летать?
– Пойми, это неважно. Дело не в этом.
– Все равно я не понимаю, – сказала Зета, хмурясь.
– Попытаюсь объяснить немного иначе. Эти люди – хиппи. Они поверят всему, что, как они считают, не одобряют полиция и церковь. Они проглотят любую дурацкую чушь, которую ты пожелаешь им скормить.
Зета завязала ботиночный шнурок и вскарабкалась на кровать.
– Дай-ка я попробую, папа. По-моему, я могу парить в воздухе. – И она увлеченно запрыгала на матрасе вверх-вниз.
– Это дешевая жесткая кровать, милая. Перестань.
– Лучше посмотри, как я парю! – И она проехалась на одной ножке по стальному ребру кровати. – Как тебе моя лунная походка?
– Успокойся.
– Я спокойна. Ха-ха-ха! – Зета с шумом и треском перепрыгнула на переднюю спинку. – Тебе меня не поймать, папа!
– Ты меня слышала? – прикрикнул на нее Старлиц. – Не зли меня!
Но Зета перенеслась, как пушинка одуванчика, на верхнюю перекладину оконной рамы, прокатилась по ней, медленно проехалась по потолку и задержалась, как клубок паутины, в верхнем углу комнаты.
– Не поймаешь, не поймаешь! Я не слезу! Видишь, папа, как плохо я себя веду! Ха-ха-ха!
– Ты сейчас дождешься!
– Вот я и полетела! Ха-ха-ха!
Не столько сердито, сколько грозно Старлиц извлек из сумки одноразовый фотоаппарат.
– Лучше слезь, Зета! Не заставляй меня прибегать к этому!
Но Зета, исступленно мотая косичками, запрыгала по потолку. Вниз посыпалась штукатурка. Старлиц взял фотоаппарат наизготовку и навел объектив на дочь. Вспышка – и Зета с грохотом рухнула вниз. Воя от боли и злости, она, сжимая ушибленную коленку, стала театрально кататься по полу.
День выдался долгим и утомительным для них обоих.
Зета забылась тревожным сном, а Старлицу было по-прежнему не по себе. Он чувствовал в номере отеля непонятный запах. Угораздило же его напиться в паршивой ночлежке, накуриться и смертельно устать посередине Тихого океана! Его мучила отрыжка, он не исключал закупорку артерии или какие-нибудь еще внутренние неполадки, вплоть до готовящейся смертельной коронарной катастрофы.
Винить Гавайи было вовсе не обязательно. Что-то разладилось в нем самом, в городке, на острове, на планете, во всей Вселенной. От проблемы было некуда деваться: он чувствовал ее запах, в каком бы далеком космосе она ни зародилась. Неоновое солнце, прячущееся за воняющую хлоркой кучу мусора... Пустота, холодный синий бассейн, последние безжизненные пузыри, губная помада, как застывший жир, шприцы с обломанными иглами...
Старлиц нашарил телефон и набрал номер.
– Shtoh vy khotiti?
– Виктор? Это Леха Старлиц.
– Вы на Кипре?
– Нет, на Гавайях.
– Гавайи? Телевизионный полицейский боевик? Брюнет, автокатастрофы, негодяи, револьверы?
– Да, нет, может быть. Я насчет группы, Виктор.
– Можете раздобыть мне грин-карту?
– Виктор, с группой ничего не случилось?
– Как же не случилось! – Виктор громко облизнул губы. – Одна из них умерла.
– Ты мне уже говорил. Француженка.