Зеленая карта
Шрифт:
— Ну что вы, — сказал Дима испуганно. — Какие деньги… А они вам действительно нравятся?
— …Просто миф. В Америке есть все, в том числе футбол.
Женька не раз видел его на экране телевизора — Сергей Полховский вел спортивные программы. Этот человек летал в одном самолете с киевскими динамовцами, этот человек был вхож к Лобановскому; Женька мог сколько угодно хмуриться и принимать независимый вид, но слова Полховского было очень трудно пропустить мимо ушей. Мама знала, что делала, когда организовывала
Дома, лежа на кровати при свете фонаря за окном, Женька смотрел в потолок и вспоминал сегодняшний разговор.
— В Америке есть все, — говорил журналист. — И футбол есть. Там богатейшие футбольные школы, футбольные общества, причем возглавляют их в основном наши эмигранты. Балтача, помнишь, был такой футболист? Поля там не чета нашим… не чета тем, что у вас на базе. Материальная база — что там говорить, нашим такое и не снилось. А вот техническая подготовка игроков… Техника у них, конечно, отстает. И ты с твоей техникой там сразу будешь лидер. Автоматически. У тебя будет колоссальная фора. Они за тебя передерутся… Здесь ты просто подаешь надежды, а там ты сразу сделаешь карьеру. Вот, посмотри…
Женька смотрел на разложенные на столе открытки. Почему-то не верилось, что в этих апартаментах, белоснежных душевых, раздевалках с кожаными диванами может вонять потом так, как воняет у них в спортшколе…
Поля — зеленые скатерти. Выходи и играй.
…Женька откинулся на подушку. Великие футболисты смотрели на него с плакатов и календарей.
— Не слушай, — сказал Пеле. — Я играл в Америке. Ничего там хорошего нет, можешь мне поверить.
Ухоженные ребята в яркой форме. Белые мячи на траве. Все улыбаются до ушей — наверное, так умеют улыбаться только очень счастливые люди…
— Поезжай, — сказал Шевченко. — Это сперва кажется, что на «Динамо» свет клином сошелся… А потом все рвутся куда-нибудь за бугор, можешь мне поверить, я знаю, о чем говорю… Мне в «Милане» нравится!
И только Валерий Васильевич Лобановский молчал.
Звук принтера — пытка после напряженного бестолкового дня. Дима испытал мгновенное облегчение, когда мерзкий аппарат вдруг заткнулся.
Правда, одновременно замолчало радио на кухне. И сделалось темным-темно, как будто уши и глаза разом заткнули ватой.
— Вот блин-компот, — сказала Ольга.
Диме не хотелось подниматься с кресла. Он зажмурился — ничего не изменилось; под веками тоже была темнота.
— Эй, ты где? — спросила Ольга.
— Все там же, — отозвался Дима, не открывая глаз.
— И в соседнем доме нету, — пробормотала Ольга. — Авария, опять… Блин, как некстати…
Дима открыл глаза; внешняя темнота стала чуть менее темной. Обозначились углы мебели, спинки кресел, прямоугольник двери, ведущей в коридор.
— Где-то здесь была свечка, — бормотала Ольга. — Вот черт, где зажигалка…
Единственный слабый огонек подсветил ее лицо снизу.
— Ты переставила кресла? — спросил Дима.
Она не сразу поняла:
— Что?
И она ушла звонить на кухню.
Дима снова закрыл глаза; он ужасно, запредельно устал. Наверное, он даже заснул на секунду — потому что когда он открыл глаза, свечек было уже две. Вторую держала Ольга.
— Занято, — сообщила она. — В «Киевэнерго» занято, в ЖЭКе не отвечают… Хочешь есть?
— Есть?
— Я проголодалась. Ты — как хочешь.
— Который час? — Дима потер лицо.
— Не знаю… Где-то полдвенадцатого. Еще рано…
На серванте под стеклом стоял Женькин паровозик от железной дороги. Как стоял, так и стоит. Уже лет пять — с тех пор как, занявшись футболом, Женька забросил игрушки…
Дима глубоко вздохнул. Живя в этой квартире, он не ощущал ее запаха. Теперь, став чужим — ощущает. Запах дома.
В свете желтого огонька он стал разглядывать фотографии на серванте. Раньше их было куда больше; сейчас остались только Женькины — в младенчестве и теперь. И еще Ольгина — институтская, выпускная. Исчезли те, где Дима с Ольгой засняты были вместе. Свадебная, например. Только одна осталась — старая, желтая, глубоких советских времен. Первый звонок. Десятиклассник Дима несет на плечах первоклашку Олю…
— Бутерброды, — сказала Ольга. — И банка маслин. И полбутылки вина… Живем.
…Был даже фильм такой, любительский. Отчего был — есть, если поискать… Если пленка не осыпалась. Десятиклассник Дима Шубин с первоклашкой, своей соседкой Оленькой, на плечах… Идет осторожно, прежде ему не приходилось носить на плечах маленьких девочек, зато Оленька облюбовала его плечи уверенно и уютно, ей очень нравится плыть вот так над толпой, в центре общего внимания, и, довольная, она звонит что есть силы в медный колокольчик…
Маслины были черные, блестящие и одинаковые, и почему-то напоминали о первомайской демонстрации. Есть не хотелось.
— Ешь. Хочешь вина?
Она разлила «Монастырскую избу» в две чайных чашки. Он выпил, не почувствовав вкуса. И послушно стал жевать.
Во всем доме было тихо. В мире было тихо. Из комнаты сына не доносилось ни звука.
— Знаешь, — Ольга закурила, — мне даже не верится, что все это закончится.
Она явно ждала ответа, и потому он отозвался:
— Мне тоже не верится. Мне эти очереди уже снятся.
— Я не про это. Когда мы переедем и устроимся…
Дима вздохнул. О переезде думалось плохо. Вообще не думалось. Наверное, из чувства самосохранения.
— И ты устроишься, — сказала Ольга. — Ты же талантливый человек!
Он поморщился. «Талантливый» звучало в ее устах как упрек. «Ты талантливый человек, так почему ты не смог, не стал, не попытался…»
Он продолжал жевать — через силу; Ольга тоже жевала. Когда занят рот — молчание проще оправдать…
Потом бутерброд закончился. И не было никакого желания надкусывать следующий; Дима перевел взгляд на фотографию десятиклассника с малышкой на плечах.