Зеленая карта
Шрифт:
Малышка радовалась жизни.
Бантики, белые бантики, море детских голов, родители с фотоаппаратами «Смена», песенка «Чему учат в школе» и вереница учеников, втягивающаяся в распахнутые двери…
— Мне иногда хочется туда, — шепотом сказал Дима.
Он покривил душой. В последнее время ему ВСЕГДА хотелось вернуться. В сорок лет он начал жить воспоминаниями. Что это, преждевременная старость?
— Куда тебе хочется? — чуть насмешливо спросила Ольга. — В Штаты?
— Нет, — Дима кивнул на фотографию. — Не в Штаты… Вернее даже, не туда, а в тогда.
— Ностальгия? — На этот раз насмешка в ее голосе и не думала прятаться.
По столбику свечки скатывались прозрачные капли; Скапывали на майонезную баночку.
— Просто мне кажется, — сказал Дима, будто оправдываясь, — что тогда было хорошо.
— А теперь плохо?
Я кажусь ей смешным, подумал Дима. Я кажусь ей нытиком, который сидит посреди цветущего луга и плачет по своему потерянному болоту… Даже нет. Я кажусь ей слепым посреди супермаркета. Когда вокруг полным-полно ярких этикеток, а я бормочу что-то про опустевшие полки…
Кто-то прошел под окном. Тишина; далекие пьяные голоса. Снова тихо.
Ольга допила свою чашку до дна; долила остатки вина из бутылки:
— Как у тебя в школе?
— Нормально. Никто не хочет учить детей музыке, все хотят учить детей каратэ или, на худой конец, английскому…
— Кстати, как твой английский?
— Ничего. Учу, — Дима вздохнул.
— Учи…
— А как у Женьки? — спросил Дима после паузы. — Я имею в виду, в школе?
— Тройки, — Оля пожала плечами. — Ничего не читает, ничего ему не интересно, только мяч гонять.
— Ну, он устает, наверное…
— Устает… Но это, может, и к лучшему. Во всяком случае, у него нет времени на ерунду… Знаешь, какие сейчас пацаны. Тут выйти во двор вечером бывает страшно. Шпана… Мат-перемат, шприцы потом валяются, презервативы, бутылки… Страшно за Жеку. Он же не в безвоздушном пространстве живет… А что у них в школе делается… Нет, у Жеки еще класс хороший, там у них классный руководитель — математик, мужчина, мужчина в школе — это теперь такая редкость… Да ты сам знаешь…
Дима сдержался, чтобы не поморщиться. Нет, она не хотела уязвить его. Она прекрасно знала, что в их музыкальной школе он единственный мужчина.
Потому что профессия — женская. Прибежище неудачников…
— Да… — Ольгины щеки порозовели, вино понемножку делало свое дело. — Видишь ли, Дима… Ты ведь хороший мужик, ты… я понимаю. Я отдаю себе отчет, что тогда… что ты, в общем-то… Я тоже в чем-то была неправа. Я понимаю.
Дима зачерпнул ложкой маслины. Положил в рот, стал жевать; до него как-то не сразу дошло, что Ольга назвала его по имени. Впервые за полгода.
— Видишь ли… Я хочу, чтобы и Женьке было хорошо… чтобы у него было будущее. И чтобы тебе было хорошо. Потому что я все-таки… я к тебе… хорошо отношусь, что бы я там ни говорила… Да, я сказала немножечко лишнего.
— И Женьке? — не удержался Дима.
Ольга сделала круглые глаза:
— Да ты что! Женьке — никогда! Клянусь! У мальчика должен быть отец, это как дважды два…
Дима отвел глаза. Снова сделалось тихо.
— А как у тебя на работе? — спросил Дима, чтобы хоть как-то избыть неловкость.
Ольга прожевала маслину. Сказала, глядя мимо Димы, в темноту за окном:
— Как мне это все надоело, Шубин. Осточертело. Я вкалываю, как лошадь… С утра до ночи. Выезжаю на политические разборки, на дутые презентации… то заседание горсовета, то гомики, то опрос на улице, то какое-то сборище коммунальных работников, то эта… трансплантация органов — репортаж из операционной… Всем все надо. А когда я делаю что-то по-настоящему классное, интересное… мне говорят, что это уж точно не надо никому. Что этого никто не будет смотреть. Что это «искусство ради искусства», бесконфликтно, без экшена, без драйва, еще без чего-то… Мне все это о-сто-чер-те-ло, — сказала она по слогам.
— Ты же всегда любила свою работу, — пробормотал Дима.
— И сейчас люблю, — Ольга сухо усмехнулась. — Сквозь слезы… странною любовью.
— А… ТАМ? — рискнул спросить Дима. — Там, если ты и устроишься…
— Уже устроилась, Шубин…
— Да… ты думаешь, там будет по-другому, и тебе дадут делать то, что ты хочешь? А не то, что хотят все эти… которые будут сидеть перед ящиком?
Ольга хрустнула пальцами, разминая суставы кистей:
— А там есть все, Шубин. Каналы для сытых, каналы для эстетов. Еще посмотрим…
Они помолчали. Свечи горели ровно, торжественно, будто в церкви. Впрочем, как раз в церкви Дима не был достаточно давно.
— У меня недавно сюжет убили, — сказала Ольга глухо. — Замечательный был сюжет… студенты кинофака в воскресенье на Андреевском устроили такую, как это сейчас говорят, инсталляцию… Очередные поминки по украинскому кино, но это было, по крайней мере, талантливо! Все, приняли, пошла программа… смотрю — нет моего сюжета! Оказывается, времени не хватило. На то, чтобы во всех видах показать скандал с какой-то девчушкой-попсушкой, времени как раз хватило…
Снова молчание.
— Шубин… — говорила Ольга оттуда, из внешнего мира. — Я понимаю… Если бы ты тогда послушал этого Лукова… Лукового… Он ведь наверняка говорил тебе, что бросать оркестр — глупость. Что… Слушай… Я была молодая, глупая… многого не понимала…
Ольга вдруг замолчала. Взяла свечу, подошла к двери в Женькину комнату; Дима видел, как мягко ступают ее ноги в серых махровых носках.
У нее всегда был маленький размер обуви. Тридцать пять. Золушкина ножка…
Ольга приоткрыла дверь в Женькину комнату. Тихонько закрыла опять. Вернулась: