Зеленый человек
Шрифт:
— Не вижу в этом смысла, — сказала Джойс.
— Ну, что ж… но это могло бы быть интересно.
Я понял, что злюсь на Люси. Именно она дала мне практический совет, которому я тут же решил последовать, но меня воротило от ее непробиваемой рассудительности, от самого вида, который, казалось, говорил, что хотя она на тридцать лет моложе, но накопила достаточно информации и мудрости, чтобы справиться с любой задачей, какую бы жизнь ей ни подбросила, и конечно же, сделала бы это лучше меня. Заинтересованно, без всякой задней мысли, с моей точки зрения, я спросил:
— Ты, по всей видимости, знаешь об этих вещах очень много интересного. Изучала их специально?
— Совсемне изучала, — ответила она с упреком в голосе,
— Нет, мне было жарко. Скорее, никакой разницы я не почувствовал.
— Значит, нет. С моей точки зрения, привидения ваш дом не посещают, по крайней мере, сейчас. Но скажите мне… Морис, — произнесла Люси с запинкой, давая понять, чего ей стоило назвать меня по имени, — скажите, вы-то сами верите в привидения?
— Господи, откуда я знаю?! — До событий, случившихся прошлой ночью, и сегодняшних, принявших такой оборот, я не размышляя ответил бы нет. Не такой я отпетый дурак, черт побери, чтобы купить «Зеленого человека», если бы хоть одно живое существо заикнулось о том, что и сегодня в доме не все чисто. — Разумеется, если появятся новые свидетельства…
— О свидетельствах, каковы бы они ни были, я уже высказала свою точку зрения. Могу ошибаться, но полагаю — привидение вам померещилось.
Ну а потом — потом завтрак расстроился. Джойс пошла проверять постельное белье. Я сказал, что немного подремлю, а затем заеду за фруктами и овощами на парочку близлежащих ферм. Ник заявил, что в таком случае он бы не прочь позвонить Джону Дьюеринксу-Вильямсу (филологу, специалисту по французскому языку, который был инспектором колледжа Святого Матфея, когда Ник там учился) и договориться о том, что они с Люси приедут к нему в Кембридж на чашку чая, а затем возвратятся назад часам к шести. Я сказал, что это прекрасная идея, и мы расстались.
Было без десяти три. Я принял душ, надел чистое белье, проще говоря, подготовился к встрече с Даяной. По какой-то причине, тогда неясной мне самому, я был уверен, что она придет. Я старательно причесал волосы, затем, решив, что те приобрели сходство с темно-рыжим париком, взбил их, после чего они легли небрежно, но в то же время выглядели ухоженными. К тому моменту, когда я остался доволен результатом, времени на сон уже не оставалось. Скорее, мне бы просто не удалось забыться: напряжение не ослабевало. Вообще-то я свыкся с этим малоприятным состоянием, но сейчас к нему примешивалось предвкушение любовных радостей. Я посмотрел на свое лицо в зеркало. Оказывается, все не так уж плохо: оно было бледным, под глазами небольшая краснота и возрастная, заметная, как обычно, ложбинка между подбородком и нижней губой; с точки зрения физической, его нельзя назвать отталкивающим. Но что меня в моем лице всегда удручало, так это то постоянство, с которым на нем отражались все тайные тревоги и мелочная ожесточенность. Это неизбежно подстегивало желание задавать лишние вопросы, от которых некуда деться. Выбрав самый подходящий момент, сердце у меня, по обыкновению, резко забилось, что сразу же вызвало боль в спине, о которой я с утра не вспоминал и которая в мгновение ока возобновилась. В отместку я состроил рожу самому себе, изобразив безграничный восторг перед собственной персоной, и решительно зашагал прочь. Я слишком тертый калач, чтобы отказаться от удовольствия, даже если в перспективе особых радостей оно не сулит. Чему быть, того не миновать.
Боль прошла. Я вывел задним ходом из гаража грузовичок вместимостью в восемь центнеров и поехал к центру деревни. Шум мотора не мог заглушить грохота и треска двух землеройных машин, которые выравнивали склоны за задними дворами вытянувшихся вдоль улицы домиков. Возможно, к началу 1984 года, если темпы строительства сохранятся, здесь появится целый ряд коттеджей, хотя мне трудно представить людей, которые отважатся в них жить. Деревня выглядела так, будто уже несколько недель была необитаемой. Почтовый грузовичок, покрытый пылью, стоял за углом лавки, а его водитель, скорее всего, нежился в объятиях начальницы почты, незамужней особы средних лет, по слухам, очень ветреной штучки, у которой было двое бесспорно незаконных детей и вполне законная мамаша, прикованная к постели. Обитатели других домов, пока были живы, беспокоились о своих пшеничных полях, тупо наблюдали за послеполуденной дойкой, надеялись, в общем и целом, что субботняя игра в крикет против Сендона пройдет удачно, заваривали чай в чайниках, играли с детьми, спали. Деревенская жизнь покрыта тайной, пока не поймешь, что в любом уголке земного шара она почти целиком проходит в подготовке к коротким, но изматывающим циклам, которые ведут к полному истощению сил и к длительному их восстановлению; она неотделима от работы на полях и от горького чувства, что занимаешься трудом, не имеющим конца, будто всю жизнь напролет стираешь что-то во дворе. Я никогда не понимал, как, начиная с пятнадцатого столетия, человек рискует стать крестьянином.
Дом, где жили Мейбари, выстроенное из природного камня здание, которое легко можно было переоборудовать под женскую школу или пищевую фабрику для производства маринованных огурцов, находился на дальнем конце деревни. Я проехал мимо него по изрытой ухабами тропе между двумя рядами живой изгороди из ежевики, повернул на песчаную стежку и остановился у перекрестка с дорогой, которая шла от какой-то фермы и петляла между пшеничными полями. Это было то самое место, где пару раз мне выпал случай, увы упущенный, встретить Даяну. Время подошло к трем часам тридцати двум минутам.
За полями пшеницы человек, сидевший на факторе, волочил по широкой полосе голой земли, где-то посредине участка, какое-то сельхозорудие. Отсюда казалось (возьму на себя смелость утверждать, что, находясь на моем месте, любой, даже вооружившись биноклем, увидел бы не больше моего), что несмотря на всю его активность пашня оставалась нетронутой, если не брать во внимание множество борозд, появлявшихся в почве. Вероятно, парень начисто измотал себе нервы, стараясь свыкнуться с мыслью, что на следующей неделе займется настоящей работой — пахотой.
Только грохот его трактора оглашал округу, если не считать трелей дрозда, которому, видно, нечего было делать. Уже почти не надеясь, что удастся отвлечься от своих мыслей, я различил еще один звук, повернул голову и увидел, что раньше всяких ожиданий, опоздав только на пять минут — верх благородства, по ее понятиям, — сюда идет Даяна; и это хороший знак. На ней была темно-синяя блузка и твидовая юбка, в руках она держала сложенную газету. Газета меня несколько удивила. Когда она подошла к грузовичку, я наклонился и открыл дверь с ее стороны, но сесть она не пожелала.
— Ах, Морис, — проговорила она.
— Хэлло, Даяна. Может, поедем?
— Морис, а вам не кажется, что ваш приезд сюда после всего случившегося не укладывается ни в какие рамки?
Она произнесла фразу как вдохновенный монолог какого-нибудь популярного телеведущего, отделяя слоги в длинных словах паузами, как дефисами. Чтобы я рассмотрел эту сцену в исполнении Даяны, она не только должна была пригнуть шею и колени, но и проникнуться убеждением, что мне удастся повернуться и сделать глубокий крен в ее сторону.