Зеленый человек
Шрифт:
— Мы можем поговорить об этом по дороге.
— Неужели вы действительно так думаете? Вы готовы волочиться за чужой женой, хотя после смерти вашего отца не прошло и восемнадцати часов?
Железная уверенность в том, что прошло именно столько времени, говорившая о предварительных подсчетах, все расставила по своим местам. Теперь я понял, почему и раньше у меня не было сомнений, что она откликнется на мое приглашение и придет: я чувствовал заранее — она не сможет устоять перед искушением устроить чрезвычайно содержательный вечер вопросов и ответов.
— О, не знаю, — сказал я. — Но если вы сядете, возможно, я смогу
— Я считаю, что большинству мужчин и в голову бы не пришли подобные мысли, если б на них обрушилось такое несчастье. Почему вы так не похожи на других?
— Постараюсь, чтобы в самое ближайшее время вам все стало ясно. Садитесь.
Словно только сейчас приняв решение, она села рядом. Я обнял ее и насильно поцеловал. Даяна сидела спокойно, но стоило мне положить руку ей на грудь, как она сразу же ее отвела. Тем не менее я был убежден, что сегодня, подготовившись заранее, сна сдастся, и как раз в эту минуту понял, в чем причина моей уверенности. Разведя для меня ножки именно сегодня, она проявит удивительную отзывчивость, уступая удивительным домогательствам этого вызывающего удивление человека, с которым, возможно, на удивление споется, — другими словами, сможет представить самое себя как особу чрезвычайно интересную. Но прежде чем проявить эту удивительную отзывчивость, она сполна взыщет дань, заставив безропотно и долго мириться с ее вопросами и делать вид, что я тоже признаю ее интересной личностью. Видимо, к счастью для меня, ничего другого она не потребует, так как в действительности Даяна вовсе не нуждалась в подтверждении собственного мнения о своей персоне. Так неужели, говоря по чести, я ей нужен только для этого лицемерного признания ее достоинств? Нет, скорее, она предвкушала удовольствие полюбоваться тем, как я буду лезть из шкуры вон, чтобы обуздать свое нетерпение.
Даяна развернула газету — «Гардиан», разумеется, — но, по всем признакам, ее не читала. Когда мы заворачивали за угол и в поле зрения попал старик, сидящий в саду, она спрятала за газетой лицо. Неплохая маскировка и добрый знак на будущее, если оно нас ждет, но раз она хочет, чтобы ее не видели в моей машине, то почему вдруг вскочила и торчит на виду уже целую минуту? Да, чужая душа — потемки.
— Куда вы меня везете? — спросила она.
— Видите ли, боюсь, что свободного любовного гнездышка мне найти не удастся, но день сегодня теплый, дождя не было уже целых две недели, поэтому, думается, мы сможем прекрасно расположиться на природе. Менее чем в миле отсюда есть чудесное местечко.
— Которое вам хорошо известно по прежним наездам и с той же целью, конечно?
— Безусловно.
— Морис, вы не разозлитесь, если я вас кое о чем спрошу?
— О, с какой стати! Попробуйте, и посмотрим, что из этого получится.
— Морис, почему вы такой бабник?
— Какой там бабник. В молодости я действительно не упускал возможности приударить, но это время давно ушло.
— Вы — не-ве-роят-ный бабник. В деревне все знают, что ни одна миловидная женщина, зашедшая к вам в дом, не может чувствовать себя в безопасности.
— А вы думаете, свободные бабенки часто заглядывают в мой дом?
— Почему свободные? А что приключилось весною с женой датчанина, который разводит тюльпаны?
— Злые языки плетут небылицы. Все было иначе. Он напился до потери сознания в ресторане, и Дэвид уложил его в постель, а она заявила, что спать не хочет. И это была великолепная ночь. А что я мог поделать?
— Но в чем здесь дело, Морис? Почему вы так настойчиво хотите переспать со мною, например?
— Естество берет свое, так я думаю.
Я знал, что мои слова ни в коей мере не соответствовали тому душевному настрою, в котором она находилась все три года, что мы знакомы. Мрачно я старался подыскать какой-нибудь другой, неожиданный и свежий, ответ вместо общепринятого — репродуктивная потребность организма, энергетическая разрядка, демонстрация собственной потенции (чуть было не ляпнул, но тут же раздумал), внутреннее беспокойство, любопытство, склонность мужчины к полигамии, а женщины к моногамии (хоть и старая наживка, а вдруг клюнет) и прочая мешанина, которую придется изрядно сдобрить эротикой и лестью. Однако едва я принялся за эту черную работу, как сама Даяна, указав на дорогу, дала мне лазейку, чтобы от нее улизнуть.
— Куда мы едем? Вы везете меня обратно в деревню!
— Объезжаю деревню. Через минуту мы пересечем центральное шоссе и за холмом поднимемся наверх, совсем рядом со стройкой.
— Но это почти напротив «Зеленого человека».
— Не совсем. Вас оттуда никто не увидит.
— Все равно — почти напротив.
Впереди показался крестьянский грузовик, и «Гардиан» снова пошла в ход Когда мы разминулись, она продолжала:
— Морис, это что, составная часть авантюры? Она придает остроту вашим ощущениям? Вам нужно все выставить напоказ?
— Ничего не собираюсь афишировать, говорю я вам, никто вас не увидит.
— Однако… — она опустила газету. — Знаете, что еще меня ужасно озадачивает?
— Что?
— Почему вы не проявляли ко мне никакого интереса практически до последних дней? Мы познакомились сразу же, как я с Джеком переехала в Фархем, но вы относились ко мне чисто по-дружески, и вдруг, откуда ни возьмись, такой потрясающий напор. Я все время себя спрашиваю; почему… такая перемена?
Пока что это был самый осмысленный вопрос, во всяком случае, ответа на него я дать не мог ни сейчас, ни впоследствии. Я ляпнул первое, что пришло в голову.
— Думаю, понял, что становлюсь стариком. Времени осталось в обрез.
— Это полная чушь, Морис, вы и сами прекрасно знаете, дорогой. Живота у вас нет, волосы не поредели, я просто не могу понять — вы сильно пьете, а выглядите так, будто вам не больше сорока четырех — сорока пяти лет, поэтому перестаньте нести ерунду.
Ей ничего другого не оставалось, как сморозить что-нибудь в этом роде, потому что признаться в необъяснимой и позорной любви к престарелому, но цветущему пенсионеру означало ощутить себя не просто интересной личностью, но еще и глубоко порочной. Хотя, что ни говори, слышать это было приятно.
Мы успешно пересекли центральное шоссе неподалеку от старого, заросшего зеленью кладбища, где был похоронен Томас Андерхилл, и поехали вверх по петляющей дороге; подернутое дымкой солнце начало клониться вниз, спускаясь за разбросанные группами тополя. Сразу же за гребнем холма я вывел грузовик на поворот, такой узкий, что кустарник царапал дверцы машины с обеих сторон. Через две минуты мы въехали на поляну, почти замкнутую высоким откосом вздыбленной земли в форме неровного полукруга, поросшим ежевикой и отгораживающим нас от центрального шоссе. Я выключил мотор.