Зеленый Дом
Шрифт:
– Говорят, Алехандро Молодой мальчишкой был апристом, – торопливо сказал Хосе. – Я слышал, что, когда приезжал Айя де ла Торре [30] , он нес плакат, где было написано: «Учитель, тебя приветствует молодежь».
– Клевета, Молодой – замечательный человек, гордость Мангачерии, – расслабленным голосом сказал Обезьяна.
– Замолчите, не видите, что мы разговариваем? – сказал Литума и хлопнул ладонью по полу, подняв облачко пыли. Обезьяна перестал улыбаться, Хосе опустил голову. Хосефино сидел в напряженной позе,
30
Айя дела Торре – основатель и лидер АПРА, сформулировавший основные пункты ее программы. Впоследствии Айя де ла Торре эволюционировал вправо, по существу, свел на нет антиимпериалистическую направленность этой программы, выдвинул концепцию неприменимости марксизма-ленинизма к латиноамериканской действительности и перешел на реакционные, антикоммунистические позиции.
– Что случилось, старина? – мягко, почти ласково сказал Литума. – Я тебя за язык не тянул, ты сам завел этот разговор. Теперь продолжай, не отмалчивайся.
– Иные слова обжигают почище водки, Литума, – вполголоса сказал Хосефино.
Литума жестом остановил его.
Тогда я открою еще бутылку. – Ни его движения, ни голос не выдавали волнения, но на лице выступили капельки пота, и он тяжело дышал. – Спиртное помогает переносить дурные вести, верно?
Он зубами откупорил бутылку, наполнил стаканы, залпом осушил свой, и глаза у него покраснели и увлажнились. Обезьяна пил маленькими глотками, зажмурив глаза и страдальчески сморщив лицо. Вдруг он поперхнулся и, закашлявшись, стал хлопать себя ладонью по груди.
– С этим Обезьяной всегда что-нибудь не так, – приговорил Литума. – Ну, старина, я жду.
– Всякая выпивка выходит с мочой, только писко со слезой, – пропел Обезьяна.
– Она стала шлюхой, брат, – сказал Хосефино. – Она в Зеленом Доме.
Обезьяна опять закашлялся, и его стакан покатился по полу. Вино тут же впиталось в землю, и мокрое пятнышко исчезло.
IV
– Они стучали зубами от страха, – сказала Бонифация, – и я заговорила по-ихнему, чтобы они успокоились. Если бы только ты их видела, мать.
– Почему ты скрывала, что говоришь на языке агварунов, Бонифация? – сказала начальница.
– Матери и так чуть что шпыняют меня: опять из тебя дикость прет, опять ты ешь руками, язычница, – сказала Бонифация. – Я стыдилась, мать.
Она за руки ведет их из кладовой и на пороге своей каморки знаком велит им подождать. Они жмутся к стене. Бонифация входит, зажигает лампу, открывает сундук, достает связку заржавленных ключей, выходит и снова берет за руки девочек.
– Это верно, что язычника привязали к капироне? – сказала Бонифация. – Что ему остригли волосы и он остался с голой головой?
– Что ты за сумасшедшая, – сказала мать Анхелика, – ни с того ни с сего начинаешь молоть всякий вздор.
Но она все знает, мамуля: его привезли солдаты на лодке и привязали к тому дереву, на котором вывешивают флаг. Воспитанницы влезли на крышу, чтобы посмотреть, а мать
– Мне рассказала ее желтая птичка, – сказала Бонифация, – влетела в окно и рассказала. А его вправду остригли? Как мать Гризельда стрижет маленьких язычниц?
– Глупая, его остригли солдаты, – сказала мать Анхелика. – Это совсем другое дело. Мать Гризельда стрижет девочек, чтобы их не кусали вошки. А его остригли в наказание.
– А что он сделал, этот язычник, мамуля?
– Плохие, гадкие вещи, – сказала мать Анхелика. – Он грешил.
Бонифация и девочки на цыпочках выходят во двор. Треугольный фасад часовни и трубу кухни освещает луна, а остальные строения миссии остаются в тени. Кирпичная стена смутно вырисовывается под сводом ветвей и лиан. Главное здание потонуло в сырой мгле.
– Ты совершенно неправильно смотришь на вещи, – сказала начальница. – Для матерей важна твоя душа, а не цвет кожи и язык, на котором ты говоришь. Ты неблагодарное существо, Бонифация. С первого дня, как ты попала в миссию, мать Анхелика только и делала, что нянчилась с тобой.
– Я знаю, мать, потому я и прошу, чтобы ты помолилась за меня, – сказала Бонифация. – Ведь в ту ночь я опять стала дикаркой, это ужасно.
– Перестань, наконец, плакать, – сказала начальница. – Я уже знаю, что ты опять стала дикаркой. Я хочу знать, что ты сделала.
Она выпускает их руки, прикладывает палец к губам и бежит – по-прежнему на цыпочках. Вначале она опережает девочек, но на середине двора они догоняют ее и вместе с ней подбегают к запертой калитке. Бонифация наклоняется и пытается отпереть ее сначала одним ключом, потом другим, третьим. Замок скрипит, девочки нетерпеливо колотят руками по мокрому дереву, и калитка гудит, но не открывается. Все трое тяжело дышат.
– Я была тогда совсем маленькая? – сказала Бонифация. – Какого роста, мамуля, покажи?
– Вот такая, – сказала мать Анхелика. – Но уже в ту пору ты была настоящим чертенком.
– И давно я была в миссии? – сказала Бонифация.
– Нет, – сказала мать Анхелика. – Всего несколько месяцев.
Ага, в мамулю вселился бес. Что такое говорит эта сумасшедшая девчонка? Что ей еще взбрело в голову? А Бонифация знает, что ее привезли в Сайта-Мария де Ньеву вместе с этим язычником, ей рассказали это воспитанницы, значит, мать Анхелика должна исповедоваться во лжи, не то мамуля попадет в ад.
– Тогда зачем ты меня спрашивала, хитрюга? – сказала мать Анхелика. – Это непочтительно, да и грешно.
– Я пошутила, мамуля, – сказала Бонифация. – Я знаю, что ты попадешь на Небо.
Третий ключ поворачивается, и калитка подается. Но снаружи ее что-то не пускает – должно быть, непролазная крепь побегов, бурьяна, ползучих растений, птичьих гнезд, паутины, грибов и лиан. Бонифация всем телом наваливается на калитку и толкает ее. Рвутся плети лиан, трещат кусты, и наконец образуется достаточно широкий проход. Бонифация придерживает полуоткрытую калитку, и лицо ей щекочет паутинка. Она вслушивается в шепот невидимой листвы, как вдруг слышит за спиной другой шепот.