Зеленый круг
Шрифт:
Дина решительно мотает головой.
— Пойдем мы с Юдит, — произносит она и зло смотрит на Дэвида. — Ты остаешься с Габриэлем, и вы оба присмотрите за фермой.
Дэвид отводит взгляд, тихо чертыхается и уходит.
Заключительная часть
Мир — это каждый из нас, что населен
Слепыми существами, восстающими в темноте
Против собственного «я» королей, которые
Правят ими.
В душе у каждого томятся тысячи душ,
В каждом мире скрыты тысячи миров;
И эти слепые, нижние миры — живые,
Хоть
Настолько же реальны, насколько реален я.
СЦЕНА 5. ВО ДВОРЕ. ГРЯЗНО-КОРИЧНЕВЫЕ СУМЕРКИ.
ЮДИТ, ДИНА, ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Ну ладно, успехов вам…
ДЭВИД: Черт подери, у вас ничего не получится!
ДИНА: Получится.
ЮДИТ: Хватит ссориться. Дина, нам пора!
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Будьте осторожны!
Дина оборачивается к камере, достает острый нож и зажимает лезвие в зубах.
ДИНА (невнятно): Успокойся, Габриэль. Все у нас получится.
ЮДИТ: Позаботьтесь об Умнике и Дорис!
Юдит и Дина бегут трусцой через двор. Перед засохшей изгородью они останавливаются и оборачиваются.
ЮДИТ (кричит): Не забудьте про календарь!
Юдит поднимает вверх кулак. Юдит и Дина пролезают между ветвей. Камера провожает их, пока они не скрываются из виду.
Мы отправляемся в путь и чувствуем себя так, словно впервые за долгое время делаем что-то стоящее. Я рада, что мы наконец вместе, что сейчас рядом со мной именно Дина.
Бежим трусцой босиком по полям. Нас скрывают коричневые сумерки. Я даже не знаю, почему мы бежим. Мне кажется, бег помогает не обращать внимания на этот неприятный вечерний свет. Движение придает уверенности. Мы бежим медленно, размеренно, бережем силы. Через какое-то время мое дыхание выравнивается, и я нахожу свой темп. Представляю, что мы — два зверя, бегущие во мраке, два оленя, мчащиеся по широким степям. Нет, не олени… Мы две одичавшие лошади, которые ищут свой табун.
Сумерки превращаются в ночь, мы едва угадываем очертания ландшафта. Равнину окружают невысокие холмы. Нам иногда удавалось их разглядеть со двора. Наша цель — ближайший холм. Нужно добраться до него затемно, чтобы провести день в его тени.
Я оборачиваюсь: за спиной лишь бескрайняя равнина. Дом утонул во тьме.
— Фермы уже не видно, — сообщаю я Дине.
Она тоже оборачивается.
— Знаю. Видимо, она стоит в низине.
У Дины изо рта идет пар.
— Надеюсь.
Согласно нашему плану, днем мы должны корректировать маршрут по солнцу и пережидать жару, а по ночам — передвигаться. Мы заранее изучили расположение холмов по отношению к ферме. Даже если ферму не видно, можно вычислить, в какой стороне она находится. А мы знаем, что она — у моря. Так что не потеряемся. Во всяком случае, так нам казалось, пока мы это обсуждали. Сейчас же все иначе. Мы скользим по темной пустынной равнине, словно в абсолютной пустоте. Здесь нет ничего: ни криков птиц или зверей, ни запахов, ни ветра. «Наверное, так себя чувствуешь, когда приходит конец, — думаю я. — Умирая, погружаешься в такую же пустоту».
Здесь земля тверже и суше, чем во дворе фермы. «Желтых луж больше нет. Получается, мы двигаемся вверх. А значит, домой — вниз под гору», — думаю я, стараясь отогнать беспокойство, которое гложет изнутри, словно мышь. Я останавливаюсь и смотрю туда, где должны быть холмы. Но, естественно, ничего не вижу.
— Как думаешь, далеко еще? — пыхтит Дина.
Я снова бросаю взгляд вперед.
— Несколько часов, — наугад отвечаю я.
— Мне нужно попить, — бормочет Дина и останавливается. Я тоже останавливаюсь, и мы помогаем друг другу снять дорожные мешки с водой, крепко привязанные за спиной. Дина пьет медленно, позволяя телу впитать каждую каплю. У нас с собой всего несколько литров, нужно экономить.
— Кажется, я начинаю привыкать к этому привкусу, — говорю я и корчу Дине гримасу.
Она кивает и испытующе на меня смотрит.
— Надеюсь, мы успеем до рассвета.
Я киваю, но ничего не отвечаю. Мы обе знаем, что не вернемся, если не найдем убежище, прежде чем встанет солнце.
Как-то раз в бабушкиной корзине для ягод свила гнездо птичка. Бабушка всегда вешала корзину на крючок под крышей веранды. Однажды утром, сняв ее с крючка, бабушка обнаруживает внутри яйцо. Она зовет меня и показывает находку. Я вижу зелено-голубое яйцо, лежащее в гнездышке из тонких прутиков. Бабушкино лицо сияет от радости. С величайшей осторожностью она вешает корзину обратно.
— Теперь тихонько уходим, оставим его в покое, — шепотом говорит она.
Пригнувшись, как два индейца, мы на цыпочках крадемся по веранде, заходим в дом, прячемся в кухне за оконной шторкой и выглядываем. Я вижу, как через сад летит черно-коричневая птичка. Она приземляется на крышу веранды, пробегает немного и ныряет в корзину. Бабушка довольно смеется.
— Это черный дрозд, понимаешь? Иногда я видела его в саду.
— У нее только одно яйцо?
— Если повезет, будут еще. Возможно, она откладывает по яйцу каждое утро.
Мы наблюдаем за корзиной, словно в ней клад. Для нас это настоящее сокровище! Бабушка так радуется этому яйцу. Иногда мы видим, как черно-коричневая самочка высиживает яйцо: из корзины торчит ее клюв и хвост. В таком случае мы стараемся ее не тревожить.
— Бабушка, а скоро появятся птенчики?
— Недели через две.
Но птичка сидит в гнезде гораздо дольше. Проходит две недели, три, четыре… Я замечаю, что бабушка уже не такая радостная. Однажды, птичка улетела, и мы сняли корзину. Там только одно яйцо.
— Почему же не вылупились птенчики?
— Наверное, потому что не было самца.
Самка дрозда в бабушкином саду была последней настоящей птицей, которую я видела. Когда она отказалась высиживать единственное яйцо, бабушка долго ходила расстроенной. Вскоре остались одни лебеди и немного голубей, прятавшиеся на чердаках.
Интересно, сколько часов мы уже бежим? Мы двигаемся, словно в трансе, ноги несут нас сами собой. Так бегут животные, без усилий преодолевая большие расстояния. Холмов еще не видно. Каждый раз, когда я бросаю взгляд туда, где они должны быть, вижу все ту же пустынную равнину. Будто холмы с каждым нашим шагом удаляются. Или это просто мираж?