Землемер
Шрифт:
— Теперь опасаться нечего, — ответил Франк. — Притом я знаю Урсулу: она не побоится никаких угроз, и от нее едва ли можно получить согласие на подобный брак.
— Кстати, Франк, я хочу сказать тебе несколько слов о твоей сестре, пользуясь тем, что она ушла в соседнюю комнату, поплакать на свободе… Вот Мордаунт Литтлпэдж, он объявил мне, что любит Урсулу больше всего на свете.
Франк вздрогнул и слегка нахмурил брови.
— И понятно, что если он до такой степени влюблен, то не может жить без твоей сестры и поэтому просит ее руки.
Лицо Франка
— Без сомнения, Мордаунт отличная партия для Урсулы, — продолжал землемер, — потому что он молод, богат и умен; но согласятся ли его родственники принять в свой дом бедную девушку, которая может принести в приданое компас, цепь, буссоль да несколько ничтожных безделушек?.. Но не подыскивают ли они ему более блестящую партию? Нет1 Для чести Койемансов и Мальбонов этот брак не должен состояться…
Мы не должны отдавать девушку в дом, где о ней не будут заботится!..
С трудом я выслушал эти слова, которые для меня были ужаснее грома. Но к счастью, они не произвели большого впечатления на Франка, который смотрел на меня по-прежнему. Он, казалось, не разделял мнения своего дяди.
Я на минуту задумался. Нужно было постараться уговорить землемера, чтобы он не возражал против моего брака с Урсулой или по крайней мере, чтобы он держал нейтралитет в этом деле. Иначе его слова могли бы произвести большое влияние на Урсулу… А если бы Урсула приняла решение, то ее уже ничем нельзя было бы убедить в обратном. Мои рассуждения были прерваны глухим криком, вырвавшимся из груди старого скваттера.
Я и Франк невольно вздрогнули и повернулись в ту сторону, где стояла печь. Место Пруденс было свободным.
Она выбежала из комнаты при первом шуме. Но Мильакр сидел на прежнем месте. Только я заметил, что он держался не так прямо, как два часа тому назад. Он сильно согнулся, так что голова его почти склонилась ему на грудь.
Подойдя к нему поближе, я увидел, что на полу возле него была кровь. Я взглянул внимательно на скваттера:
Мильакр был без чувств. Пуля прошла через его тело навылет, только тремя линиями выше бедра.
Глава XXVII
Его печаль вылилась в жалобных и медленных звуках. «Это было странное пение, навевающее на душу тяжкую скорбь.» Иногда эти звуки делались порывистее и заключали в себе что-то дикое.
Мильакр был поражен первым выстрелом. Он один только был ранен в этой перестрелке, не говоря о Тоби, который, как я узнал позже, тоже не увернулся от пули.
У него была раздроблена нога, так что он должен был на всю оставшуюся жизнь остаться калекой. Участь, постигшая отца и сына, была причиной беззаконного нашего ареста скваттерами. Они все, даже маленькие дети, оставили свои жилища и спрятались где-то в лесу. Только одна Лавиния из всего семейства осталась в доме, чтобы выполнить печальные обязанности перед своим отцом.
Я догадывался, кем и когда был ранен старый
Это Сускезус, подумал я, отомстил за смерть своего друга, по индейскому обычаю. Однако я никогда не смог добиться, чтобы Онондаго открыл мне эту тайну, хотя несколько слов, вырвавшихся у него в первую минуту, вполне подтверждали мои догадки.
Вскоре после того, как мы с Мальбоном узнали о печальной участи Мильакра, отряд, приведенный Ньюкемом, начал собираться вокруг дома, который можно было теперь принять за госпиталь. Этот отряд, довольно многочисленный, был разведен по всем домикам.
Не было никакой надежды спасти землемера и старого скваттера. На всякий случай мы послали за человеком, который называл себя доктором и жил в Равенснесте.
Справедливо говорят, что одна унция практики стоит целого фунта теории.
По крайней мере равенснестский эскулап вполне оправдывал эту поговорку. Сначала он морил людей, но чем дальше, тем больше он вылечивал больных.
Сделав все нужные распоряжения в нашем госпитале, я сказал Урсуле, что оставляю ее с Лавинией возле постели больных, а сам ненадолго отправлюсь осмотреть завоеванные нами жилища. Франк Мальбон занял место часового недалеко от двери.
— Лавиния будет смотреть за своим отцом, между тем вы, Урсула, не забудьте вашего дядюшку. Вот вода… давайте ему понемногу пить, это самое лучшее средство, чтобы хоть немного облегчить его страдания.
— Пустите меня! — раздался в это время глухой голос.
И женщина, несмотря на усилия державших ее мужчин, стремительно вбежала в комнату.
— Я жена Аарона, и мне сказали, что он ранен. Само Провидение велело, чтобы жена никогда не оставляла своего мужа. Будь он убийца или несчастная жертва, он все таки отец моих детей!
В словах этой женщины было что-то трогательное.
Сначала она посмотрела на кровать, где лежал землемер, но не тут находилось драгоценное ее сердцу.
Вскоре ее глаза перенеслись на другой смертный одр, на котором томился старый скваттер.
Долго смотрела она на него, как будто не узнавала своего мужа.
Вдруг глаза ее заблестели, стан выпрямился, и она, гордо обернувшись к нам, закричала ужасным голосом:
— Кто это сделал? Кто убил моего мужа? Кто осмелился сделать меня вдовой, а детей моих сиротами, против закона и правосудия? Я оставила его здесь живого, а нахожу мертвым! Бог за нас, и мы увидим, кого осудит закон!
Пруденс сделала шаг вперед, как бы ища человека, на которого могло пасть ее мщение. Невольный трепет пробежал по моему телу. Но в это время Мильакр глубоко вздохнул. Пруденс при этом вздохе поняла, что муж ее не умер. Куда девалось ее бешенство, пропала даже жажда мщения; она пришла в себя и стремительно кинулась к постели мужа. Все было употреблено ею, чтобы только улучшить состояние раненого. Она поудобнее положила его на постели, смочила его губы и лоб холодной водой, поправила подушку, одним словом, сделала все, что могла, что было в ее силах.