Землетрясение в Чили
Шрифт:
— В таком случае, донна Элисабета, вы, верно, возьмете у меня моего маленького любимца, который, как видите, снова оказался у меня.
— Весьма охотно! — отвечала донна Элисабета и собралась взять мальчика на руки, но так как он, протестуя против подобной несправедливости, поднял жалобный крик и ни за что не хотел с этим согласиться, то Хосефа заявила с улыбкой, что она оставит его у себя, и успокоила поцелуями; После этого дон Фернандо, которому чрезвычайно нравилась ее достойная и привлекательная манера держать себя, предложил ей руку; Херонимо, державший на руках маленького Филиппа, повел донну Констанцу, а за ними следовали все остальные, присоединившиеся к их обществу, и в таком порядке шествие направилось в город. Но едва они отошли на пятьдесят шагов, как услыхали, что донна Элисабета, тем временем с жаром о чем-то шептавшаяся с донной Эльвирой, закричала: «Дон Фернандо!» — и увидали, что она тревожными шагами спешит за ними. Дон Фернандо замедлил шаг и обернулся; он поджидал ее, не выпуская руки Хосефы,
— Ну, а несчастье, которое может из этого произойти?
Донна Элисабета с расстроенным лицом продолжала шептать ему что-то на ухо. Дон Фернандо покраснел от досады; он отвечал:
— Ну ладно, пусть донна Эльвира не беспокоится, — и повел свою даму дальше.
Когда они прибыли в церковь доминиканского монастыря, в ней уже раздавались великолепные звуки органа и внутри кишела несметная толпа. Толпа теснилась и за порталом на площади перед церковью, а по стенам, держась за рамы икон, в нетерпеливом ожидании висели мальчики с шапками в руках. Яркий свет изливали все паникадила, столбы, подпиравшие своды, бросали в наступающих сумерках таинственную тень, роза из разноцветных стекол в глубине церковной апсиды [3] горела, как само заходящее солнце, освещавшее ее, и когда орган вдруг смолк, то воцарилась глубокая тишина, словно вся толпа затаила дыхание. Никогда еще ни одна христианская церковь не излучала к небу столько пламенного благочестия, как в этот день доминиканская церковь в Сантьяго, и ничье сердце не пылало жарче, чем сердца Херонимо и Хосефы! Торжество открылось проповедью, которую произнес с кафедры старейший каноник в праздничном облачении. Высоко подняв к небу дрожащие руки, с которых ниспадали складки его стихаря, он сразу начал с хвалы, прославления и благодарения за то, что в этой разрушающейся части света еще сохранились люди, способные обратиться к богу с молитвой, хотя бы коснеющим языком. Он изобразил то, что произошло по мановению всемогущего: Страшный суд не может быть ужаснее; когда же, указывая перстом на трещину в своде, он назвал вчерашнее землетрясение лишь предвестником этого суда, трепет пробежал по всему собранию. Затем, увлекаемый потоком духовного красноречия, он перешел к испорченности городских нравов; кара постигла город за мерзости, каких не видали в своих стенах Содом и Гоморра, и лишь безграничному божьему долготерпенью приписывал он то, что город не был окончательно сметен с лица земли. Но как кинжалом пронзило сердца наших двух несчастных, и без того потрясенных проповедью, когда каноник по этому поводу подробно остановился на преступленье, совершенном в монастырском саду кармелитского монастыря; назвал безбожною ту снисходительность, с которой свет к нему отнесся, и, уклонившись в сторону, среди ужасных проклятий предал души виновников, которых он назвал по имени, всем князьям преисподней! Донна Констанца воскликнула, судорожно ухватившись за руку Херонимо: «Дон Фернандо!» Но тот отвечал настолько настойчиво и тихо, насколько это было возможно в одно и то же время:
3
Апсида — алтарная часть церкви.
— Замолчите, донна, ни малейшего движения, даже глазом не моргните, но притворитесь, что вам сделалось дурно, и, мы тогда покинем церковь.
Однако, прежде чем успела донна Констанца выполнить эту благоразумно придуманную меру для их спасения, чей-то громкий голос, прервав проповедь каноника, воскликнул:
— Расступитесь, граждане Сантьяго, эти безбожники стоят здесь, среди нас!
И когда другой голос с ужасом, который передался стоявшим вокруг него, спросил: «Где?» — «Здесь!» — отвечал третий и в благочестивом исступлении с такой силой рванул за волосы Хосефу, что она упала бы вместе с сыном дона Фернандо, если бы этот последний ее не поддержал.
— С ума вы сошли! — воскликнул юноша, охватив рукою Хосефу. — Я дон Фернандо Ормес, сын городского коменданта, которого все вы знаете.
— Дон Фернандо Ормес? — воскликнул, став вплотную рядом с ним, башмачник, когда-то работавший на Хосефу и знавший ее так же хорошо, как и ее маленькие ножки, — Кто отец этого ребенка? — обратился он с наглым вызовом к дочери Астерона.
Дон Фернандо побледнел при этом вопросе; он то кидал робкие взоры на Херонимо, то оглядывал толпу, не найдется ли среди нее хоть один человек, который бы его знал. Угнетаемая ужасом Хосефа воскликнула:
— Это не мой сын, как вы думаете, мастер Педрильо! — и в несказанном страхе взглянула на дона Фернандо. — Этот молодой человек — дон Фернандо Ормес, сын городского коменданта, которого все вы знаете.
Башмачник спросил:
— Кто из вас, граждане, знает этого молодого человека?
И многие из стоявших кругом повторили:
— Кто знает Херонимо Ругера, пусть выступит вперед!
Тут случилось, что маленький Хуан, испуганный шумом и
смятением, потянулся с рук Хосефы на руки к дону Фернандо. «Вот он — отец!» — завопил тогда какой-то голос; и: «Вот он — Херонимо Ругера!» — второй; и: «Вот они — святотатцы!» — третий; и: «Побейте их камнями! побейте их камнями!» — весь собравшийся в храме Иисуса христианский народ.
Херонимо воскликнул:
— Остановитесь, бесчеловечные люди! Если вы ищете Херонимо Ругера — так вот он! Оставьте этого ни в чем не повинного человека!
Беснующаяся толпа, смущенная заявлением Херонимо, остановилась, озадаченная; несколько рук отпустили дона Фернандо; в это мгновенье к ним поспешно приблизился морской офицер высокого ранга и, протеснившись сквозь окружавшую их шумную толпу, спросил:
— Дон Фернандо Ормес! Что случилось с вами?
Тот отвечал, уже совершенно освободившись, с истинно героической находчивостью:
— Да! Посмотрите-ка, дон Алонсо, на этих злодеев! Я бы погиб, если бы этот достойный человек для успокоения разъяренной толпы не выдал себя за Херонимо Ругеру. Будьте добры, арестуйте его вместе с этой молодой дамой, ради их обоюдной безопасности, а вместе с тем и этого негодяя, — добавил он, хватая башмачника Педрильо, — который поднял весь этот бунт.
Башмачник воскликнул:
— Дон Алонсо Онореха! Ответьте по совести, разве эта девица — не Хосефа Астерон?
Так как дон Алонсо, прекрасно знавший Хосефу, медлил с ответом и несколько голосов со вновь вспыхнувшим бешенством завопили: «Это — она! Это — она!» и «Смерть ей!» — то Хосефа, передав на руки дону Фернандо маленького Хуана и маленького Филиппа, которого до сих пор держал Херонимо, сказала:
— Идите, дон Фернандо, спасайте своих обоих детей и предоставьте нас нашей участи!
Дон Фернандо, приняв от нее детей, сказал, что он скорее готов погибнуть, чем допустить, чтобы кому-нибудь из его спутников причинили зло. Выпросив у морского офицера шпагу, он подал Хосефе руку и предложил другой паре следовать за ним. Им действительно удалось выйти из церкви, так как при подобных приготовлениях толпа расступилась перед ними с достаточной почтительностью; и они уже почитали себя спасенными. Но едва ступили они на площадь, также наполненную народом, как из преследовавшей их разъяренной толпы раздался голос: «Это — Херонимо Ругера, граждане, ведь я — его отец!» — и страшный удар дубины поверг его на землю. Шедшая с ним рядом донна Констанца с криком: «Иисус-Мария!» — бросилась к своему зятю, но уже раздался крик: «Монастырская девка», — и удар дубины, нанесенный с другой стороны, поверг на землю рядом с Херонимо и ее, бездыханную.
— Чудовище, — закричал неизвестный, — это ведь донна Констанца Ксарес!
— Зачем они нас обманывали! — отвечал башмачник. — Отыщите настоящую и убейте ее!
Дон Фернандо, увидав труп донны Констанцы, воспылал гневом; он выхватил меч из ножен, взмахнул им и рассек бы пополам фанатика-злодея, вызвавшего все эти зверства, если бы тот не уклонился от удара. Но так как он не мог бы одолеть наступавшей на него толпы, то Хосефа с криком: «Прощайте, дон Фернандо, и будьте благополучны вы и дети! Вот! Убейте же меня, кровожадные тигры!» — бросилась добровольно в толпу, чтобы прекратить побоище. Педрильо ударом дубины свалил ее с ног. Затем, обрызганный ее кровью, завопил: «Пошлите ее ублюдка за ней в преисподнюю!» — и ринулся с еще не утоленной жаждой крови снова вперед. Дон Фернандо, этот богоподобный герой, стоял теперь, прислонившись спиною к церковной стене; левой рукой держал он детей, правой — меч! Каждым ударом он, словно молнией, поражал одного из нападавших; лев не мог бы обороняться лучше. Перед ним уже лежали во прахе семь кровожадных псов; сам вождь сатанинской шайки был ранен. Однако мастер Педрильо не успокоился до тех пор, пока ему не удалось за ноги оторвать у него от груди одного из мальчиков; он взмахнул им высоко над головою и раздробил его об угол одного из церковных пилястров. После этого настала тишина, и все разошлись.
Увидев перед собою своего маленького Хуана, лежащим на земле с раздробленным черепом, из которого вытекал мозг, дон Фернандо с несказанным страданием возвел очи к небу. Морской офицер подошел к нему снова, пытался его утешить и уверял, что глубоко раскаивается в своем бездействии во время этой катастрофы, хотя в данном случае многие обстоятельства могли бы служить ему оправданием; на это дон Фернандо отвечал, что его ни в чем упрекнуть нельзя и он только просит его помочь унести тела убитых. Всех их во мраке наступающей ночи перенесли в дом дона Алонсо, куда последовал за ними и дон Фернандо, орошая обильными слезами лицо маленького Филиппа. Он провел у дона Алонсо и всю ночь и долго, придумывая разные предлоги, не решался сообщить жене о несчастье во всем его объеме, во-первых, потому, что она была больна, а во-вторых, потому, что не знал, как она отнесется к его поведению во время этого происшествия; но вскоре одна посетительница сообщила ей случайно все, что произошло; и эта прекрасная женщина, выплакав втихомолку свое материнское горе, однажды утром бросилась ему на шею с последней, еще не высохшей слезой, блестевшей на ее ресницах, и поцеловала его. Дон Фернандо и донна Эльвира взяли после этого маленького чужака в приемыши, и когда дон Фернандо сравнивал Филиппа с Хуаном и думало том, как он приобрел того и другого, ему почти казалось, что он должен радоваться тому, что случилось.