Земля и люди. Очерки.
Шрифт:
Уже здесь, в совхозе, через столько лет кто-то рассказал, что Игорь Алексеевич слезно плакал, когда в те дни у него отбирали с фермы и угоняли на забой какую-то часть стада. А кто это мог знать и помнить? Никого здесь не было из людей, работавших с ним в ту пору. И преувеличили, конечно, что плакал слезами. Сердце рвалось от горечи, это верно.
Не скоро же Костя Шуклин собрался приехать снова в Топорики. Прошло почти два месяца со времени его первого визита в село. Но зато ехал он теперь уже с чемоданом, сам себе
Смутно в полях, но как широко видать вширь и вдаль. Уже схлынула уборочная горячка. Будет теперь целыми днями, как горошина в погремушке, перекатываться над полями только говорок тракторов, пашущих зябь.
Качаются на березах грачи, ждут, когда выедет трактор. Им-то в такое утро в свежей борозде и стол, и дом.
Пересвистываются где-то снегири. Утро самое птицеловческое, тихое, серое, родное и печальное.
Городской автобус на повороте с тракта ныряет под косо торчащий шлагбаум. Года три назад в селе болел ящуром скот. Ветеринарный врач послал старика, Осипа Минеича, осуществлять на дороге карантинную службу. На повороте старик устроил себе хворостяной шалаш, приволок длинную жердь, сняв с нее кольцами кору. Получился заправский шлагбаум. Все лето старик нес службу на своей заставе, почувствовав себя прикосновенным к высокой администрации, никому не давал поблажки. Сказывают, самого секретаря райкома однажды заставил вылезть из машины и потоптаться на опилках, пропитанных креолином. Осип Минеич мирно умер год назад, но люди тот случай помнят. Правда, и шлагбаум старика еще стоит в целости. Осенью какие-то досужие охотники подвесили к нему подстреленную по глупости галку.
Под этим шлагбаумом Костя Шуклин проезжал прошлый раз, и ничего тут, на повороте с большака, не изменилось за это время. Но сейчас он глядел на все с любопытством, словно впервые. Все дело в том, с каким настроением ехал в прошлый раз и с каким нынче. Тогда он ехал, еще окончательно не решив, поселится ли в Топориках. Теперь походило на то, что он осядет в этих краях на годы.
Опять тот же утренний автобус. Опять на балконах двухэтажных домов висят детские одеяльца и полосатые домотканые половички. Будто все как в прошлый раз, но и что-то изменилось. А что? Разве только поблекла летняя зелень; листва на деревьях, трава на обочинах потемнели от обжигающих утренних рос, да день, хоть и безоблачный, приглушен, как серой кисеей, предосенней пасмурью. Высокие окна мастерских то меркнут, то освещаются изнутри голубыми вспышками электросварки. В чистый солнечный летний день их не видно так ярко и приманивающе. Да еще одно прибавилось на подворье совхоза: против здания конторы, между двух столбов, подвешены на тросах четыре больших картушки, похожих на электрические часы. Но это не часы, хоть у них есть и стрелки и циферблаты. Это выдумка Жителева. Чтобы с одного взгляда было видно, как совхоз справляется с разными текущими работами и со сдачей того-сего, что он обязан сдавать.
«Этим и живем», — подумал Шуклин, словно он не только что приезжает в Топорики, а живет и вкалывает тут уже не первый год.
Опять он попал в такой час, когда в конторе совхоза пусто. Прошел длинным коридором, заглядывая в комнаты. Не совсем, конечно, было пусто в этом его будущем оффисе: в бухгалтерии, в плановом отделе служивые женщины понемногу, впрохладь принимались за свои дела. Но не с ними же Косте требовалось первым делом разговаривать.
В кабинетах директора и главного агронома двери были распахнуты настежь, и оттуда тянуло сквозняками: у уборщицы была привычка утром, наводя санитарный порядок, расхлобыстать все окна и двери.
И Костя вышел опять на вольный воздух, побрел по сельской
В сельской улице в этот час, в эту пору года, не бывает многолюдно. Встречные, что помоложе, шли мимо, лишь коротко взглянув на него. Если попадались старухи, те размашисто, истово кланялись. Когда-то в этих краях существовал зря забытый обычай: молчаливым поклоном приветствовать незнакомого прохожего. Теперь этого обычая придерживались только старики.
Нового директора совхоза Игоря Алексеевича Рыжикова Костя Шуклин знал лишь мельком. Видал его в управлении, когда тот приезжал в область по делам. Но теперь издали, метров за двести, опознал, когда директор, перейдя через улицу, поднимался на крыльцо. И поспешил за ним.
Но Рыжикова на месте он опять не нашел. Лишь увидел, что тот идет по тропинке в дальний угол двора, где виднелось низкое закопченное здание котельной. И Костя подумал: не успеешь оглянуться, как зима накатится на здешние поля и долы. Вот и директор зачастил в котельную, где, наверное, еще много чего не готово к холодам.
К директору в то утро Шуклин так и не попал. Устерег, когда в свою комнату прошел главный агроном, а с ним разговаривать Косте было не менее нужно, чем с Рыжиковым. Пока они беседовали с главным, против подъезда остановился директорский «газик» с тентом, добела отцветшим на уральском солнышке. И Костя только успел машине вслед посмотреть из окна.
Главный агроном, усталый, ошалевший от сумятицы, обычной в уборочную кампанию, небрежно принял у него документ, не читая сунул в ящик стола. И Шуклин подумал: такой затюканный товарищ непременно затеряет документ.
— Прибыл, говоришь? Ну-ну, — рассеянно сказал главный. — В самое время.
— По-моему, если у вас много вакансий, то, когда бы свежий человек ни приехал, всегда будет «самое время».
Он знал, что в Топориках свободны должности, по крайней мере, троих специалистов. Так же было, впрочем, в других хозяйствах.
— Тяжело далась уборочная?
— Как сказать… Агроном в таком хозяйстве вроде пахотного вола. Слыхал, что когда-то в старину пахали на волах? Так вот, вол, я думаю, даже не понимал, тяжело ли, терпимо ли. Он просто знал, что больше его физических возможностей с него никто не спросит. Бесполезно, все равно больше, чем можно взять, с него не возьмут. А легкой жизни волик наш отродясь не имел.
— Мрачновато.
— Не знаю. Устал, может, поэтому. А уборочная нынче еще благодаря богу. Так у нас старухи оценивают. Бывает много труднее. Впрочем, она еще далеко не кончена. Еще в валках лежит хлебушек почти на третьей части нивы. За вывозку нас бранят…
Шуклин спросил: много ли еще надо вывезти зерна, чтобы рассчитаться? Главный назвал цифру, но, не зная всего объема, было не сообразить, как обстоит дело в натуре.
И Шуклин простодушно опять спросил: много это или мало по их техническим возможностям?
— Вот именно: по техническим. У нас тут на днях большое начальство было, провели оперативное совещание. И один наш остроумец сгоряча сказал: «Это уже пара пустяков. Это у нас собаки перетаскают». А из-за этой похвальбы вчера у нас отобрали полтора десятка прикомандированных грузовиков. Вот вам и «собаки перетаскают».
Зазвонил телефон. Главный с кем-то перекинулся двумя-тремя фразами насчет какой-то чечевицы тарельчатой. Что-то Шуклин не слыхал, чтобы в здешних хозяйствах сеяли чечевицу. Главный кинул трубку на рычаг, с удивлением глядя на него. Он уж забыл, конечно, о чем они только что говорили. Будто вспомнив, кто перед ним, спросил, какую работу Шуклин хотел бы избрать себе здесь в совхозе.
— А разве мне позволено выбирать?
— Вообще-то нам нужнее всего семеновод, — что-то прикидывая в уме, сказал главный.