Земля и люди. Очерки.
Шрифт:
Днем в тальник ходил Никон Ладейщиков. Был он мужик болезненный, не слишком самостоятельный. Разговаривая с людьми, всегда чему-то беспричинно прихохатывал. Никон рассказал, что никуда в урему теперь не пройдешь. Он даже не мог нарезать прутьев для корзин — его обычное производство, начиная с весны. Вся пойма, по его словам, превратилась в огромный затор, и полая вода не уходит по протокам, как обычно, в русло, а совсем наоборот: с ревом рвется через береговые низины в луга.
И все еще никому не стало вдомек, что вода может прийти на свиноферму.
На закате весеннюю
Геннадий Заправкин пришел домой с фермы часу в восьмом, после вечерней кормежки животных. В селе в этот вечер ждали новый фильм, но передвижка запаздывала. Всезнающие ребятишки говорили, что киномеханик, он же шофер передвижки, где-то на дороге, километрах в четырех, затрюкался в грязь и колотится там, стараясь выехать на твердую дорогу. Геннадий подумал, что неплохо бы завести любой из тракторов и подъехать киномеханику на выручку. Но не принято это делать, пока водитель сам не просит подмоги. Если не просит, значит, еще не крайность. Да и надо же кого-нибудь спросить, чтобы взять трактор.
В улицах пахло болотной прелью: волнами наплывал влажный воздух из затопленной уремы.
В сенях у Заправкиных плотно держался другой запах — пахло кислой капустой. Кадка с этим продуктом всю зиму стояла в углу, теперь она оттаяла, хранить капусту тут больше стало нельзя, мать днем переложила припас в другую посудину и снесла на погребицу.
Валя пришла с работы тоже только что. В одной черной комбинашке она умывалась у порога над жестяной раковиной. Кафельно-белые плечи осыпаны редкими мелкими веснушками. В эту пору года золотистая осыпь на плечах у нее всегда проступала резче, чем зимой, и это непонятно волновало…
— Кто эт-т-там пришел? — гамаюнской скороговоркой спросила из большой комнаты мать.
— А, известно, — размашисто вытираясь большим полотенцем, отозвалась Валя. — Пришел заслуженный свинарь республики.
Геннадий издали швырнул в угол на скамью свою телогрейку и шапку. В том томлении, в которое ввели его веснушчатые плечи жены, он делался резок и деланно сварлив. Но, кажется, Валентина никогда не понимала, что тут к чему. Мужнину телогрейку и шапку она выбросила в сени на ларь. Этак она делала каждый вечер. Не любила, чтобы спецовка мужа распространяла запах по избе. Впрочем, утром Геннадий всегда находил свою рабочую одежду на печи просушенной и теплой.
Только ни разу ему не удавалось проследить, кто ее приносил, — мать или жена.
«Газик» с надписью «кинофильм», косо намалеванной прямо по брезентовому тенту, проехал по улице, когда они садились обедать. Водитель сумел-таки ко времени выбраться из грязи и попасть в село. Геннадий подумал: если он проехал по Староглинской дороге,
— На картину пойдем? — спросила Валя, увидев передвижку.
— Нет, — неожиданно для себя отказался Геннадий. — Мне еще придется сходить на ферму.
Еще пять минут назад он и не помышлял об этом. Туда и обратно составляло километров пять, и вернется он уж далеко затемно. И никакой особенно срочной работы там у него не было. Подремонтировать сальники у второго котла, — но дело это могло спокойно подождать до завтра.
Однако что-то начало его беспокоить много раньше, чем они заговорили с Валентиной. Это ощущение неблагополучия появилось, пожалуй, еще когда он шел по улице к дому и вдыхал запах большой воды, понемногу затопляющей тальники.
Чтобы увести ребят от свары, тетка Ляна рассказала, что в магазин подкинули новый товар. Она видала там нарядные джемперы, как раз такие, какой Геннадию давно хотелось себе завести.
— Он не стоит того джемпера, — откликнулась Валя, уже и на свекровь глядя так же сердито, как на мужа. — Ему, вишь, понадобилось на ферму пойти поздним вечером. А там небось сегодня дежурит Сашенька Малинина…
Мать как будто не слыхала Этого, стала рассказывать, что слышала днем в конторе. Вода в реке все прибывает, деревню Бердышеву, сказывают, спотопило. На ледяном заторе работают солдаты и двое — правда ли, нет ли — погибли. Поставили будто взрывные заряды, а сами по ледяному глыбняку не успели убежать на безопасное расстояние.
Во-от. Теперь Геннадий понял, что именно ему целый вечер не давало покоя. Вода, она все еще прибывала. Положим, когда он уходил с работы, ничего угрожающего не виделось. Но метрах в пятистах от фермы сквозь кусты тальника уж поблескивали голубые стрелы разлива, Геннадий представил себе, что получится, когда вода придет на фермовский двор. Во всех секциях полы почти на уровне земли…
Он был готов сразу встать из-за стола и взяться за шапку. Но у тетки Ляны не очень-то выскочишь, пока обедать не закончили: за столом она любила порядок, и в этом они с Валей никогда ее не ослушивались. Однако перебраниваться мать им не могла помешать. И они побранились в свое полное удовольствие. Только Валя ссорилась всерьез, а он словно бы посмеивался.
— Сказано тебе: не пойдешь.
— Что это за «не пойдешь»? Что это за приказной разговор? Приказчиков мне не надо. Я бы сам не прочь в приказчики, да меня не берут.
Под конец обеда он обозлился и сам и коротко сказал:
— А пошла ты знаешь куда.
Она, конечно, знала, куда он в сердцах может ее адресовать.
— Тогда и я с тобой пойду.
— Пожалуйста. Твоя воля, — коротко и хмуро ответил Геннадий.
Дорогу от села до фермы прошлым летом начали приводить в божеский вид, приподняли полотно и частью засыпали гравием. Но засыпать всю дорогу за лето не удалось. К тому же было на ней одно такое место, где сколько ни вали гравия, он уходил в почву, как в прорву. Там еще когда-то уложены были нетолстые бревна — рудничный крепеж. Место это почему-то называлось Савельева стлань.