Земля и море
Шрифт:
— Услышим, услышим, — сказал Дейнис. — Вот приедет Томас, и узнаем…
У Тимротов внезапное возвращение Лауриса тоже вызвало удивление. Сославшись на единственно правдоподобную причину — болезнь, Лаурис поднялся к себе в комнату и закрылся. Когда мать постучала в дверь, он притворился спящим. Но за ужином расспросы возобновились. Его не оставили в покое до тех пор, пока он подробно не рассказал, что гости пили и ели и как родня невесты относится к Алексису.
На следующее утро возвратились старый Зандав и Рудите, и мужчины сразу же собрались во дворе Дейниса. Томас еще находился
— Вот это дом! А какой скот! Алексис там скоро будет вершить всеми делами. По сравнению с ним мы все теперь мелкота. И подумайте, в какое время это происходит: во всем мире свирепствует кризис, в нашей Латвии не знают, куда девать безработных, а Алексис идет в гору. Такого сына стоило растить…
По пути в лавку Рудите зашла к Тимротам, чтобы передать Лаурису привет от Алексиса и Аустры.
— Почему ты уехал? — с опаской спросила она.
— Ты же знаешь, — уклончиво ответил он. — Я и сейчас неважно себя чувствую.
— Но мне-то ты мог бы об этом сказать?! Тогда бы и я не осталась.
— Зачем? Это совсем ни к чему.
Она выглядела такой удрученной и несчастной, что Лаурису стало жаль ее.
— После твоего ухода я больше ни с кем не танцевала, — прошептала она. — Если ты считаешь, что я не должна была разговаривать и танцевать с другими…
— Рудит, дело совсем не в этом. Ты славная девушка, и я ни в чем тебя не упрекаю.
— И ты на меня не сердишься?
— Да нет же.
— И все опять хорошо?
— Да, Рудит, как всегда, — он даже попытался улыбнуться.
Она обрадованно прильнула к Лаурису. Чтобы окончательно рассеять ее сомнения, он пытался быть ласковым — таким, как прежде. Он старался внушить себе, что Рудите славная, нисколько не хуже той, что осталась там. Ободренная лаской Лауриса, Рудите принялась рассказывать о своих впечатлениях: как было весело на свадьбе, каким счастливым выглядит Алексис и как безумно любит его Аустра.
— Это, наверно, будет счастливая пара, — щебетала она. — Ведь они женились по любви.
— Да, конечно… — тихо проговорил Лаурис.
— Может быть, ты вечером придешь ко мне? — спросила Рудите. — Я покажу тебе фотокарточку Аустры. Она мне подарила ее на память при расставании.
— Приду, Рудит.
Оставшись один, Лаурис долго смотрел на море, видневшееся за дюнами. Кое-где еще плавали одинокие льдины с неровными, подтаявшими на солнце краями, но в них уже не было того голубоватого блеска, что зимой, они сделались грязными и темными. Набегавшая волна отламывала от них по кусочку, и эти кусочки постепенно таяли в соленой воде. На некоторых льдинах ютились стаи чаек.
Глава третья
1
Зима дольше всего держалась на озере. В то время как на полях и холмах снег почти сошел, вода еще была скрыта потемневшим льдом. Он с каждым днем все больше чернел и рыхлел, расседаясь и слоясь, как гниющее дерево, и достаточно было ударить ногой, чтобы ледяная глыба весом в полтонны рассыпалась в мелкую ледяную крошку.
Перед началом весенних полевых работ
Мужчины приводили в порядок плуги и бороны, перековывали лошадей на весенние подковы, чинили загон для телят. Когда во дворе подсохло, женщины сгребли мусор. В парниках за клетью уже проращивали рассаду. Зябь была вспахана, и навоз вывезен еще по зиме, теперь оставалось ждать, пока поля обсохнут и растает земля, тогда можно и пахать.
Зандав по утрам вставал вместе со всеми и принимался за работу, но, несмотря на ее несложность, он первое время чувствовал себя новичком. В поселке Песчаном они сажали только картофель, и на весь поселок было две сохи, которые по мере надобности вместе с пахарями кочевали из дома в дом. Алексис, правда, видел, как пашут, но сам он никогда не держал в руках плуга. На каждом шагу ему теперь встречались незнакомые предметы, назначения которых он не знал, а если и знал, то не умел ими пользоваться.
Когда Зандав в первый раз запрягал лошадь в плуг, Арвид и Лида переглянулись с усмешкой. Потом они тихо шептались о чем-то в людской. Зандав понял, что его работа подверглась критике и признана неполноценной, может быть даже смешной. Нередко случалось, что кто-нибудь из домашних приходил и, самоуверенно улыбаясь, переделывал только что законченную им работу. Он чувствовал себя не мастером, а учеником, самым незначительным в доме человеком. Его могли разыграть, и он бы даже не понял этого, ибо такова обычно участь новичка.
День принадлежал тяжелому, нелюбимому труду, зато когда наступал вечер, все дневные тяготы и неприятности уносило волной счастья, которое ощущалось в запахе цветущих яблонь, в медленно гаснущих далях горизонта и, главное, в ласке любимой женщины. Она тоже усердно трудилась весь день, ведь на ее плечах лежали обязанности хозяйки. Но Аустре эта работа была хорошо знакома, и она энергично, с деловитостью опытной хозяйки орудовала в своих владениях — кухне и коровнике. Ей не приходилось спрашивать у кого-либо совета или сомневаться в правильности своих действий.
Зандав не жаловался. В присутствии Аустры все неприятности забывались, и оставалось лишь ощущение счастья и радости, что на свете есть такое чудо, как она — друг и товарищ на всю жизнь. Ради нее забывалось однообразие жизни, мелочные заботы не тяготили. В присутствии Аустры неприглядное становилось прекрасным, а ничтожное — значительным.
Вечерами, когда все затихало и домашние отдыхали после трудового дня, молодые Зандавы открывали окно в своей комнате. До них долетали птичьи трели, белесым туманом поднимались вверх над полями влажные испарения земли. Тесно прижавшись друг к другу и сплетя в нежной ласке натруженные пальцы огрубелых рук, они безмолвно наслаждались красотой вечера. Им было хорошо. Беспокойство и нервное раздражение Зандава исчезали. Видя мужа счастливым, Аустра тоже была счастлива.