Земля и небо. Записки авиаконструктора
Шрифт:
Досуг каждый из нас проводил по-своему. Я несколько раз побывал в Лувре, ходил в театры и кино, пересмотрел все три постановки МХАТа, которые тот привез в Париж на гастроли.
По случаю гастролей этого прославленного в нашей стране театра, на спектакли которого в Москве было трудно попасть, советское посольство устроило прием, куда были приглашены и мы. Не удовлетворившись довольно скромным возлиянием и закуской а ля фуршет, мы вместе с одним из артистов МХАТа отправились в ближайшее кафе. Там наша компания развернулась на широкую ногу. Когда последние посетители разошлись, хозяева заперли дверь и уселись в сторонке, опустив ставни, мы загуляли, пропустив время закрытия.
Сергей Трефилов был
В другой раз, тоже после приема в посольстве, к нашему столику подсел высокий пожилой человек. С нами уже сидели два летчика, только что присланные из Москвы – капитан Букин и старший лейтенант Леденев. Непринужденно поговорив о том о сем, он вдруг представился:
– Генерал-лейтенант Игнатьев.
Пытаясь рассеять наступившее после этого неловкое молчание, он пояснил, что он и есть тот самый Игнатьев, бывший военный атташе царского правительства, который из патриотических побуждений отказался передать крупную сумму денег нахлынувшим в Париж белоэмигрантам, а передал ее, в конце концов, советскому правительству.
Как потом мне довелось узнать, А.А.Игнатьев возвратился в Россию, его чин был сохранен, и он стал инспектором военных училищ на родине. Была издана и его книга «50 лет в строю».
Среди других встреч с соотечественниками запомнились некоторые, например такая. Подходит какой-то человек в штатском на аэродроме и на чистом русском языке заговаривает с нами. Недоумевая, с кем имеем дело, спрашиваем напрямик. Оказалось, что это один из наших летчиков, летающих на самолетах французской гражданской авиационной компании Аэропосталь на линии Париж-Мадрид, очень важной для испанских республиканцев, которую французы собирались закрыть из-за отказа французских летчиков ее обслуживать. Этот наш летчик рассказал, что, вылетая из Парижа, он никогда не летит по маршруту, заявленному компанией, зная наверняка, что сочувствующие фашистам сотрудники компании сообщат франкистам время вылета и маршрут самолета. А там, на трассе, уже будут поджидать вражеские истребители. Вот так.
Эта война тогда не сходила со страниц газет. Читая газеты любых направлений, я заметил, что когда левые газеты шумят об успехах республиканцев, правые мелким шрифтом оповещают о боях местного значения, а когда военное счастье улыбается фашистам, роли меняются. В отношении советской печати можно отметить, что она никогда не опускалась до явной неправды, но все же грешила тенденциозностью и умолчаниями.
Что до эмигрантской печати, то она, пожалуй, перещеголяла самые низкопробные бульварные листки. Чего стоила, например, такая заметка: «Где Каганович?». В начале ее утверждалось, на полном серьезе, что Лазарь Каганович поехал в Америку поднимать там революцию. Затем, как бы невзначай, подпускается сомнение в достоверности этого, а в конце, совсем уж мимоходом, говорилось, что, впрочем, это не тот Каганович, а другой, кажется его брат, Михаил, и поехал он вовсе не ради американской революции, а во главе технической комиссии делать закупки авиационной техники. Именно эта, последняя строчка как раз и была правдой.
Что же касается оперативности французских газет, то она удивительна. К примеру, во время воздушного парада в день взятия Бастилии у одного из истребителей отказал мотор прямо над городом. Самолет спланировал и совершил посадку на реку Сену, благодаря чему удалось избежать жертв. Через
В другой раз, купив эту же газету в центре города, я прочел заметку о перелете экипажа Громова на АНТ-25 через Северный полюс и о том, что позади уже более 9000 километров. Выйдя из метро на окраине города, я увидел в киоске ту же газету, но с аншлагом на всю полосу: «Мировой рекорд побит! Пройдено 10000 километров!»
Прожив несколько месяцев в этом городе, пришлось расстаться с воображаемым образом Парижа и свыкнуться с его обычным лицом. Рядовые парижане встают очень рано, завтракают легко, преимущественно в бистро. Обедают одновременно, с двенадцати до половины второго. Перед ужином любят посидеть за столиком в кафе с аперитивом или газетой, а то и просто так, поглядывая на прохожих. Часам к девяти улицы пустеют, а в десять редкое окно еще освещено. Только в самом центре города даже за полночь еще кипит жизнь. Жизнь театрально-ресторанная, но и то обычно там слышна не французская, а иностранная речь.
Вкусы парижской публики нам показались несколько странными. Так, находившийся в то время в расцвете своей славы МХАТ на гастролях в Париже особого успеха не имел, а выступления Ансамбля песни и пляски Красной Армии сопровождались овациями переполненных залов. Классическая опера и драма шли в полупустых залах (возможно потому, что я был там не в сезон), а специфические зрелища со стриптизом и комическими сценами неизменно давали полные сборы даже летом.
Мы, молодые люди, были бы не мы, если бы не побывали в таких местах. Мы посетили немало их. Одно из них называлось «У голышек». Мне скоро это заведение надоело, и я незаметно выбрался на свежий воздух. Когда Андрей заметил мое дезертирство, он принялся разыскивать меня там. Врываясь во все двери подряд, он насмотрелся такого, что впоследствии даже не захотел поделиться впечатлениями. Что до меня, то выйдя на улицу и убедившись, что метро уже закрыто, а денег на такси не хватает, я решил добираться пешком. Поплутав по притихшему городу, попав в район Всемирной выставки, взобрался в какой-то недостроенный павильон и заснул в нем. Проснувшись, выбрался на территорию выставки и немного побродил там.
На самом видном месте, символически и провокационно, были поставлены друг против друга советский и немецкий павильоны. Пожалуй, наш павильон, увенчанный известной скульптурой Мухиной, был содержательнее и разнообразнее, однако противоположный был выше и строже. На нем с угрожающим видом восседал орел со свастикой в когтях.
Забавно, что среди экспонатов привлекала внимание карта нашей страны, на которой новостройки изображались драгоценными камнями. В эмигрантской газете «Последние новости» не удержались от соблазна поместить карикатуру: «Этот бриллиант в 1918 году конфисковали у меня большевики», – говорит старушка, разглядывая в лорнет один из камней, вмонтированный в карту.
В нашем павильоне всегда было много народа, и лишь один недостаток бросался в глаза: гиды у стендов были плюгавы, разношерстны и откровенно не русского типа, в то время, как в павильоне напротив рослые, голубоглазые и молодые немцы наглядно демонстрировали превосходство арийской расы.
Устроители германского павильона напирали на гигантское панно из мозаичных плиток, скульптуры и другие пропагандистские затеи, и только в кафе на крыше павильона продавалось добротное немецкое пиво, весьма кстати в летнюю жару, да еще в подвале демонстрировалась новинка тех времен действующий телевизор «Телефункен». Правда, он был размером со шкаф, а картинка – всего с почтовую открытку и только в черно-белых цветах, но это не снижало интереса к нему и народ всегда здесь толпился.