Земля имеет форму чемодана
Шрифт:
— Понял, понял… — зашипел Трескучий.
— Думаю, что вы ничего не поняли и не способны что-либо понять, — услышал Куропёлкин. — Это, впрочем, не важно. Но на чём основаны ваши предположения о выдаче государственных секретов? На догадках или на точной информации?
— На сердечной уверенности патриота! — уже громко заявил Трескучий.
— Всё ясно, — произнёс собеседник. — Мы забираем Куропёлкина.
— Вот уж нет! — вдруг возрадовался Трескучий. — Здесь частное владение, и любым вторжениям будут даны отпоры! А вы вряд ли захотите шума и огласки, при нашем-то раздолье демократии!
— Это уже не ваше дело! — зло сказал собеседник. — Хотя, конечно, естественным и законоверным будет сотрудничество с госпожой Звонковой.
Трескучий рассмеялся.
— У Нины Аркадьевны свои счёты с этим негодяем и насильником. Она имеет право разобраться с ним сама!
145
— Это её проблемы, — услышал Куропёлкин. — И её чувства. Государству они не интересны. И будьте добры, в ближайшие часы измените условия содержания гражданина Куропёлкина. Пусть, по мнению Звонковой, её обидчика… Ну, обидел её, и молодец! И она, дура, должна была благодарить его за удовольствие! Поняли? Кстати, верните Куропёлкину (прозвучало приказом) Башмак.
— Понял, — хмуро произнёс Трескучий.
146
Никаких изменений условий содержания проснувшийся наконец Куропёлкин не обнаружил.
Хотя, как же…
Решетки на окне не было. Да и окон-то прибавилось. Именно окон, а не оконцев, по ласковой аттестации горничной Дуняши-Шоколадницы.
«Ага, а в домишко-то меня поселили новый!» — сообразил Куропёлкин. Но виды-то из окон были подмосковно-знакомые, с липами и тополями и без пальм.
Люк из окон Куропёлкина виден не был.
Неужели его взяли и ликвидировали? Скажем, взорвали, засыпали или ещё что-нибудь сотворили с ним.
Вряд ли.
И денег у государства и госпожи Звонковой не нашлось бы. И уничтожать сапожную мастерскую фантазёра Бавыкина вышло бы делом исторически неразумным. И невыгодным.
Хотя кто определял теперь, какие кому выгоды были выгоднее?
Посчитаем так, постановил Куропёлкин. Скорее всего Люк камуфляжно-ловко укрыли, как Большой театр в первый год войны Отечественной.
147
Решёток-то нет (показуха для чуждых Звонковой сил?), но это не означало, что он, Куропёлкин, не находится сейчас в заточении. В одиночке замка Иф…
Следовало изучить одиночку.
Помещений Куропёлкину предоставили несколько. Чердак. Три комнаты («меблированные») на первом этаже и нечто вроде бункера под, по разумению Куропёлкина, кабинетом. Звание кабинета было присвоено им комнате с книжной полкой и письменным, надо полагать, столом. На нём из глиняной кружки торчали шариковые ручки.
Были подарены Куропёлкину душ и санитарный узел, освобождённый от совмещения услуг. Отыскал он и две двери, одну — с засовами, в прихожей первого этажа, другую — под сводами бункера. Попытки Куропёлкина открыть их и выйти пожевать травинки к удачам не привели.
Задраен был замок Иф, и аббатом Фариа нигде не пахло. Пахло левкоевых свойств парфюмом. Очень может быть, парижским.
О парижском парфюме Куропёлкин сейчас же приказал себе забыть.
Значит, заперт. Спасибо.
Значит, госпожа Звонкова сильна. И не государственным службам тягаться с ней. Ну, соблюдёт она на время правила лояльности, политических амбиций не проявит («Зачем? Упаси Боже!»), а потом его, Куропёлкина, забытого всеми, пилкой для ногтей и раскурочит. Приговор ею произнесён. Технические средства пока отказали.
Тогда Куропёлкин и ощутил, что более всего его волнует возможность встречи с госпожой Звонковой. По разнообразным причинам. Иным из них будто бы Куропёлкину неясным.
148
Однако, похоже, его и не думали кормить.
А ни кухни, ни холодильника в новом жилище Куропёлкина не было.
«Не объявить ли мне голодовку? — зашло в голову Куропёлкину. — И собрать пресс-конференцию…»
Ему сейчас же бы рассмеяться собственной дурости (кому объявить-то? какую такую пресс-конференцию?), но выходило, что последние искорки иронического отношения к самому себе потухли и излетели чуть видным дымком.
Услышал звонок в дверь первого этажа.
— Завтрак, господин Куропёлкин, — прозвучало за дверью.
— Я закрыт, я задраен, — сказал Куропёлкин.
— Над притолокой есть кнопка, нажмите на неё, пожалуйста…
Нажал. Открылось.
Перед дверью стоял молодой мужик с бабочкой и выправкой официанта, но отчего-то в поварском колпаке.
— Вы кто? — спросил Куропёлкин.
— Стюард, Евгений Макарович, — было ответом.
— Стюард? — удивился Куропёлкин. — У нас — что тут? Аэробус? Тогда предпочёл бы стюардессу. Или «Титаник»? Или подводная лодка «Волокушка»?
— Шутить изволите, Евгений Макарович, — вымучил улыбку стюард.
— Изволю шутить, — согласился Куропёлкин.
— Что ж, вам положено…
— Именовать-то как? — спросил Куропёлкин.
— Анатолием, — сообщил стюард. — Можно просто — Анатоль. Вот ваш завтрак. На скатерти-самобранке. И книга Жалоб и предложений. Заходить к вам запрещено. А потому придётся переставить наш поднос на ваш передвижной столик в прихожей.
И переставил. Со своей передвижной самобранки.
— Надеюсь, что угощения, — сказал Куропёлкин, — не пахнут горечью миндаля.
— Что вы! — воскликнул стюард Анатоль. — Наша кухня под надзором. Никаких отрав! А в случае с вами отравы… извините… неприятности в желудке… и вовсе не входят в чьи-то планы…
— Посмотрим, — строго сказал Куропёлкин.
— Всё! Я бегу! — задёргался Анатоль. — Я ничего такого не сказал. Вы ничего не слышали. Приду с обедом. Заберу посуду.
Унёсся, хлопнул дверью, но не в раздражении, а из-за спешки.
Куропёлкин хотел было выкрикнуть что-то вослед стюарду, может, блюда на обед заказать. Но не смог открыть дверь. И кнопка над притолокой не помогла.