Земля имеет форму чемодана
Шрифт:
Именно такого рода пряники и были, наверное, обещаны синхронистке Мезенцевой.
А иначе ради чего ей оставалось существовать Баборыбой?
Тут Куропёлкин удивился себе. С начатого было самокопания он с легкостью соскользнул на соображения о странностях выбора Людмилы Мезенцевой. Да тебе-то что в её выборе? Продолжать с ней совместное проживание ты теперь, похоже, не собираешься. В крайнем случае придётся соблюдать приличия два года. И что правомочно — проводить время в комнатах для размолвок. Кроме всего прочего, он мог бы объявить, что необходимость в общении с Баборыбой исчерпана и допустимо речное существо отпустить в воды Мезени и её притоков.
Но это не завтра. И тем более не сегодня.
А сегодня следовало вынести приговор именно себе, но не с требованием высшей меры или прижизненного исполнения, а хотя бы на несколько лет вперёд, скажем, до сорокалетия.
Подвиг, зачем-то необходимый другим, Куропёлкиным отвергался, он мог лишь помешать выправлению его судьбы и приданию ей смысла.
270
Но в тот день приговор себе Куропёлкиным вынесен не был. И не была принята им же программа исправления собственной судьбы.
По поводу исправлений никаких перспективных мыслей выдавить он из себя не смог. То являлось к нему некое понимание, даже с вариантами, способов изменений и своей натуры, и сути её проявлений, но сейчас же оно затуманивалось, причём не серым, почти прозрачным и влажным тюлем из оврага, а плотным, будто бы из клочьев хлопка, и клочья эти не опадали и не разлетались.
Ну ладно, решил Куропёлкин, что-нибудь рано или поздно придёт в голову…
А вот возвращаться в Шалаш, к Баборыбе, Куропёлкина, естественно, не тянуло.
Он и думать о ней не хотел. Но и отделаться от мыслей о ней не получалось.
Впрочем, если соображения о переменах в судьбе то и дело замутнялись (или искажались) наплывами тумана, то мысли о Мезенцевой-Баборыбе слоились. Или шевелились внутри слоёного пирога. Отчего Баборыба стала ему противна? Не виноват ли в этом был он сам, Евгений Макарович Куропёлкин, и не сам ли он породил её фальшь и стремление к обману? Он… Мошенниками можно было признать Селиванова, менеджера Анатоля, профессора Удочкина и ещё многих лиц, неизвестных Куропёлкину. Но направление-то мошенничества указал им он. Другое дело, что наверняка в поисках Баборыбы ловцы её забрасывали свои сети или удилища с блёснами в гущи жарких и суетящихся женщин, а отозвалась на приманку одна — Людмила Афанасьевна Мезенцева.
А может быть, и не одна. Но в подходящие была определена именно Людмила Афанасьевна, Мила-Лося.
Так стоило ли относиться к ней с брезгливостью? Не следовало бы вылить помои из ушата себе на башку?
Он-то каков молодец и красавец!
Лосю-Милу надо было прежде всего пожалеть.
И всё равно желание спуститься в Шалаш не возникало.
Единственно, что сверчком запечным тренькало в Куропёлкине: а что за прогулку совершала ЕГО Баборыба по некошеной траве в ампирном наряде с господином Трескучим и какие основательные слова Трескучего вызывали её послушные кивки.
Но лень было тащиться в Шалаш и ниже достоинства — выспрашивать о наставлениях здешнего воеводы Трескучего-Морозова и его замыслах (или промыслах).
Четыре дня Куропёлкин (зарядку, правда, делал) валялся на лежанке с книгами в руках и под боком. Кстати, обнаружил среди доставленных ему книг — русско-эскимосский словарь.
271
— Эй, сожитель! — услышал Куропёлкин, задремавший было после двух обеденных стейков и борща.
Поднял голову. Увидел: из спуска в погреб (крышка спуска была откинута) появляется голова с горящими глазами будто бы влюблённой в человечество Баборыбы.
— Кто позволил? — опустил ноги на пол Куропёлкин.
— Не хами! — встала перед ним Баборыба. — Мне позволено контрактом.
— Я не подписывал с вами контрактов! — возмутился Куропёлкин.
— Кому нужны твои подписи и контракты! — рассмеялась Баборыба.
Она схватила Куропёлкина за руку, дёрнула его и потащила за собой.
— Мне без тебя скучно, — по ходу движения объяснила она. — Я приглашаю тебя в воду.
Даже в дни её физиологического процветания Баборыба силу и наглость не проявляла, всячески давала понять, что она тварь второстепенная, готовая подчиняться желаниям повелителя, даже самым удивительным и, возможно, малоприятным для неё, и уж во всяком случае не перечила им, сейчас же сама выглядела явной лидершей, хозяйкой положения (может, и ощущала себя таковой). Куропёлкин воспринял её ведущей в танце, в танго ли, в фокстроте ли, новизна в поведении барышни для совместного проживания вызвала его любопытство. И он, не освобождая своей руки из наручника её крепких пальцев, прошествовал сквозь помещения Шалаша, а потом и подземным ходом — прямо к Аквариуму.
А может, у неё в организме происходит нечто такое, что требует немедленного сеанса под водой, принялся оправдывать себя Куропёлкин, ведь совсем недавно она проклинала воду и обещала более в неё не лезть.
— Подымайся в свой предбанник. Я — в свой, — указала Баборыба. — Там и переоденемся. Встретимся в воде.
Водружение плавок на бедра Куропёлкина заняло секунд семь. А подход Баборыбы к мосткам состоялся через пять минут. «Ну, бабы! — не смог не проскрипеть Куропёлкин. — И ведь спешила, и меня чуть ли не волокла! Небось торчала сейчас перед зеркалом, губы красила и орошала себя духами, и это перед нырянием в воду!»
К мосткам она явилась в известном Куропёлкину по первому знакомству с Баборыбой сиреневом купальнике (потом купальники меняла на более яркие и откровенные) и тёмно-синей резиновой шапочке (и шапочки бывали у неё прежде разных цветов). Знать, в возвращении к благополучно опробованному купальнику имелся для Лоси-Милы важный смысл.
Шапочку на этот раз она слишком низко натянула на лоб. И надела тонированные водозащитные очки. Её дело, решил Куропёлкин.
Однако совершенство линий её тела он не мог сейчас не отметить. Будто бы впервые рассмотрел Баборыбу. Ему даже показалось, что ноги её удлинились. Может, она под влиянием компотов из лапландских орхидей или нектаров бога Одина стала расти? Какая радость для профессора Удочкина иметь возможность и дальше исследовать развитие её организма!
«Какой Удочкин! — оборвал свои соображения Куропёлкин. — Она же не Баборыба, а синхронистка Мезенцева!»
Но вдруг…
Так. И дальше будем считать, что она — Баборыба.
Баборыба со своих мостков указала пальцем вниз. Опять, что ли, онемела? И сбросила с себя купальник. Куропёлкин чуть ли не взвыл от восторга и досады. Как же он за месяц не разглядел со вниманием прелести Баборыбы! Правда, показалось ему, он увидел нечто знакомое и вовсе не присущее Миле-Лоси.
Но соображать было некогда, и под водой случилось нечто волшебное, через две с половиной минуты получившее продолжение в комнатах за предбанниками. Утомившись, Баборыба, снова глухонемая, так и лежала рядом с Куропёлкиным, не сняв шапочку и очки, до того устала, как посчитал Куропёлкин, от напряжений страсти.