Земля лунной травы
Шрифт:
— Да я вроде и не просила у вас конфёт-то! — сказала она громко, опередив бабушку Дусю своим вдвое задиристым «да». — Это ведь наша Райка их у вас требовала. Ведь так, тетя Даша? Да и чечевицы она просила. Ведь так, баба Дунь?
За «бабу Дуню» бабушка Дуся никогда не обижалась, но назвать Дору Андреевну ее настоящим, простым именем, значило обидеть Алину тетку смертельно. Однако Дора Андреевна на этот раз не позволила себе обидеться. Вздохнув, она снова заискивающе посмотрела на Наташу, и Наташа насторожилась.
— Что? — спросила сна. — Письмо?..
Она не успела договорить «от Али» — Дора Андреевна взмахнула зажатой
— А ну, встань в очередь! Обождешь с конфетами!
Железнодорожники, уже стоявшие в очереди у прилавка, как всегда, ее поддержали и, как всегда, обругали ишутинских совхозников. Что их Ишутин-то в столовой совсем не кормит, что ли? На своих-то работников харчей не хватает. Где уж ему, бедному, город овощами прокормить!
— Пошли! — сказала оскорбленная Наташа бабушке Дусе, забирая у нее мешочек с чечевицей. — Объел их тут Ишутин! Всю чечевицу у них съел!
Этот почти Райкин выпад был совершенно ни к чему, да и самому Ишутину-то небось было наплевать на эту сурковскую защиту, но и бабушка Дуся совершенно ни к чему шлепнула Наташу по затылку.
Выбирались они с бабушкой из буфета под общий смех. Разбаловали! — ворчала бабушка Дуся. — То «мишек» им подавай, то чечевицы…
Обиженная и вовсе не желающая чечевицы Наташа умудрилась все-таки провести разгневанную бабушку Дусю мимо Алиного дома. Но там все оставалось по-прежнему. На двери висел замок…
После такой крупной ссоры Наташа на помидоры не пошла, и день прошел скучно и нудно. Бабушка надолго уходила к Петровне, молча приперев Наташу колышком, будто бы ее и вовсе не было дома, а Наташа, сделав вид что не заметила этого, валялась на своей кровати и читала уже давно читанную и перечитанную книжку о страшном каторжнике, с которым маленький мальчишка столкнулся на таких же страшных болотах. В пустом доме стояла тишина, но Наташа, припертая колышком, чувствовала себя в безопасности. За окном стоял хоть и пасмурный, но все же летний день, в мастерских по-утреннему лязгало железо, а лес шелестел где-то совсем-совсем далеко, притаившись до ночи. И никто не скрипел сапогами ни под окнами, ни на крыльце…
Лишь к концу дня они помирились. Правда, закрепить примирение не удалось — бабушке Дусе пора было уходить на собрание, и она принялась очень серьезно готовиться к этому своему парадному выходу.
А Наташа вспомнила про огород.
Огород за посадками захирел и зарос сорняками. Полынь вымахала чуть ли не выше головы, лопухи были похожи на пальмы, а всякая уж и вовсе приблудная трава без имени расползлась вширь и переплелась упругими сильными стеблями. В ней совсем затерялись давно уже обедневшие грядки огурцов, не разросшиеся кустики помидоров и картошки. Наташа принялась было за прополку, но корни пустой травы, выворачиваясь из мокрой рыхлой земли, тянули за собой худосочную морковь, которая только запахом напоминала о том, кто она, да и то запах этот надо было добывать, подолгу разжевывая слабые розовые корешки. Через полчаса Наташа устала, руки ее за год отвыкли от деревенской работы, и Наташа подивилась этому — ведь они были такие крепкие. И красивые… «Красивая Наташа» — так часто называли ее в совхозе в отличие от других совхозных Наташ, тоже красивых, но все-таки не таких, как она. Вот же не прицепились к ней обидные Нюркины прозвища-дразнилки «городская» или «картофельная»… Вот же не пристало к ней ни одно из этих прозвищ, вот же не пристало. А прозвали Красивой. А Дора Андреевна со своей «Картошечкой» была не в счет…
Солнце уже собралось уйти с земли, и тени от деревьев-посадок легли далеко, накрыв огороды, когда Наташа совсем выбилась из сил от этой бесполезной теперь и никому не нужной прополки. Но зато теперь не было той прежней пустоты в руках, и Наташа была довольна. Она сгребла тяжелые стебли полыни и лопухов на тропинку и села на них отдохнуть.
С Дайки, как и вчера, вновь доносилась чужая музыка, и ей снова захотелось подняться высоко-высоко, выше черных птиц, уже пролетевших над совхозом, в вечернюю чистую прохладу, чтобы остались с нею лишь родные, знакомые с детства звуки…
Солнце еще освещало кусок неба, и отцовский завод светился, и потому небо оставалось еще совсем светлым. А здесь, над огородами и железной дорогой, сумерки сгущались быстро так быстро, что посадки вдруг начали по-зловещему прикидываться мрачным Князьевским лесом. Наташа заторопилась. Путаясь в длинных стеблях молочая и упругих завитках вьюнков, она отыскала десятка полтора толстых переспелых огурцов, побросала их в корзину и заспешила домой.
Тропинка, плутающая между огородами и выводящая к дороге, была длинной и путаной, а в одном месте переплеталась с другой, проложенной через посадки и огороды от станции к рыжим буграм. По этой тропинке обычно ходили жители Дайки к автобусной остановке, когда надо было сократить путь к автобусу. И обычно на переплетении этих двух тропинок в том месте, где начиналась полоса посадок, Наташа встречалась с Алей, — после того, как та переселилась к тетке, когда удирали на реку или за барбарисом.
Чаще всего Але удавалось улизнуть из дому первой, тетка не очень за ней смотрела, и, когда Наташа прибегала к знакомому перекрестку тропинок, Аля уже нетерпеливо расхаживала взад и вперед по тропинке, сердито размахивая лукошком для барбариса. Наташа же, которой дольше приходилось добираться сюда (да еще надо было незаметно ускользнуть от бабушки Дуси), обычно опаздывала и почти всегда бежала к перекрестку бегом.
Теперь она тоже спешила, как когда-то. Правда, на этот раз подгоняли ее сумерки да шорох листвы в гущине посадок. И все-таки, добежав до знакомого места, Наташа остановилась и обернулась к тому перекрестку.
Небо было еще светлым, и просвет между деревьями на тропинке был ясен, тонкие стволы деревьев по ее краю выступали четко, даже были видны выступы коры на молодом дубе справа, и Наташа не могла ошибиться… По тропинке шла Аля!
Она шла своим, таким знакомым Наташе, размашистым шагом прямо в ее сторону. Она была в длинном темном пальто или плаще, а в правой руке несла чудовищно огромное лукошко для барбариса…
Наташа зажмурила глаза и даже не позвала, а вскрикнула:
— Аля!
Ответа она не услышала, потому что ее звенящий голос заглушил для нее все звуки, даже шум подходящего к Дайке поезда… Она открыла глаза.
Просвет тропинки был пуст. Только кусочек все еще светлого неба, и на его фоне — шевелящиеся ветви. Словно деревья пытались поймать кого-то черной кружевной сетью…
Наташа беззвучно ахнула и бросилась прочь, напрямик, через чужие огороды, цепляясь ногами за колючие тыквенные плети, роняя огурцы из корзины, подгоняемая все нарастающим, как ей показалось, за ее спиной шорохом листвы в посадках.