Земля надежды
Шрифт:
— Лорд-протектор! Оливер Кромвель! Умер в своей постели, пока над его головой бушевала буря. Как будто сам Господь сердился, — благочестиво добавил человек. — Это был знак.
— Очень странный знак, сказал бы я, да и поздновато он появился, — сварливо заметил Джон. — Если Господь не любил Оливера Кромвеля, у него было достаточно времени показать это раньше.
К нему обернулось недружелюбное лицо.
— А вы — один из его старых солдат? — спросил кто-то противным голосом. — Или слуга кого-нибудь из генерал-майоров? Или сами из проклятых сборщиков налогов?
— Я — человек, у которого
Весна 1659 года
Буря, унесшая Оливера Кромвеля то ли на небеса за наградой, то ли к чертям в ад, не оказала услугу оставшимся на земле и не указала на его преемника. Многие уверяли, будто на смертном одре он назначил своим преемником сына Ричарда. Но Джон, памятуя рассказы отца о том, как власть переходила от одного короля к другому, считал, что нельзя слишком доверять россказням придворных о признаниях, прозвучавших на смертном одре, и что верховная власть в Англии вполне может попасть в руки любого, у кого хватит смелости захватить ее.
Наиболее вероятным кандидатом представлялся Джон Ламберт, обожаемый армией, которая все еще оставалась самой мощной силой в стране, и зарекомендовавший себя преданным сторонником мира, терпимости и реформ. Но наследником назвали Ричарда, и был созван новый парламент, дабы управлять вместе с новым лордом-протектором.
Отношение парламента к этой работе было весьма жестким. Ричарда даже не признавали лордом-протектором до тех пор, пока парламент не был вынужден признать это для того, чтобы в феврале Ричард мог послать флот на Балтику, защищать английских моряков от пиратских нападений голландцев. Но уже в апреле армия, в раздражении из-за того, что петиции по поводу невыплат жалованья игнорировались, и в ярости от все возрастающего и вызывающего поведения роялистов, выгнала членов парламента из палаты общин. И Ричарда вместе с ними.
Хотя он и был Кромвелем, но старым солдатом он уж точно не был. Армия подозревала, что новая порода политиков и лидеров нации потеряла набожность и республиканский запал тех, кто был вынужден сражаться за свои убеждения.
Джон пообещал Эстер, что весной возьмет ее с собой, чтобы показать оранжевый сад Ламберта в Уимблдоне. Они взяли лодку, добрались до причала перед замком и прошли через свежие лесопосадки к регулярному саду перед домом. Джон помедлил в нерешительности, когда увидел на террасе самого лорда Ламберта, его жена была рядом с ним. Перед ними стояли несколько солдат со штандартом былого полка Ламберта, потом переданного зятю Кромвеля.
— Что происходит? — тихо спросила Эстер.
Джон покачал головой.
— Может, нам лучше просто помахать рукой и вернуться обратно? — тактично предложила Эстер. — У них тут могут быть личные дела.
— Он зовет нас, — сказал Джон. — Пошли.
Традесканты подошли
— Вы приехали в хороший момент, — сказал он им обоим. — Видите, вот штандарт моего полка. Мне его вернули.
— Вернули? — Эстер поднялась по ступеням, присев в неглубоком реверансе перед леди Ламберт.
— Факонберга и прочих сместили с их постов, и мои парни примчались сюда, чтобы вернуть мне штандарт. Мы снова вместе.
— Рад за вас, — сказал Джон. — Мои поздравления, лорд Ламберт.
— Генерал-майор! — Ламберт сиял. — Лучше быть генерал-майором, командиром самого лучшего полка во всей армии, чем лордом у собственного камина.
Лето 1659 года
Парламент в очередной раз был распущен, и в мае на его место пришел новый парламент, возглавляемый Государственным советом. В новый совет входил и Джон Ламберт, проголосовавший за то, чтобы Ричарда Кромвеля отправили в отставку с хорошим денежным содержанием, армии заплатили все долги по жалованью, а школы и университеты очистили от нечестивых священнослужителей, и за то, чтобы государство проявляло терпимость ко всем религиям, за исключением католичества и тех, кто выступает за возвращение в Англию епископов.
Правление семьи Кромвелей закончилось, Англия снова стала настоящей республикой.
— Он попросил позаботиться этой осенью о его тюльпанах, — мимоходом обронил Джон, когда они с Эстер мирно работали бок о бок в розарии Ковчега. — Он думает, что проведет весь этот год в Уайтхолле. Было бы странно снова вернуться в Уимблдон.
— Но ты же никогда не согласишься стать его садовником? — удивленно спросила Эстер.
— Нет, у него есть свои садовники. Но я пообещал, что осенью выкопаю у него луковицы тюльпанов. Он хочет, чтобы я выбрал цвета для его оранжевого сада, и доверяет мне свои темные тюльпаны-виолетты.
Эстер улыбнулась.
— Значит, никогда-никогда не пойдешь ни к кому в услужение, Джон?
— Ни за что, — сказал он. — Даже к нему. Я поклялся, что у меня никогда больше не будет хозяина, но тогда моему отцу и мне приказывал сам король, и мы не могли ослушаться. Любому другому я бы отказал.
— А что, если Ламберт станет королем? — спросил она. — Его в стране любят больше других. Многие поговаривают, что ему можно было бы доверить управление. Да и армия пойдет только за ним.
— Хотел бы я увидеть на троне садовника, — мечтательно протянул Джон. — Только подумай, какие тогда были бы дворцовые сады.
Эстер фыркнула от смеха:
— И это твой основной довод?
Джон нехотя усмехнулся:
— Самый главный, это уж точно.
Они услышали, что Френсис зовет их, и взглянули на террасу. Рядом с Френсис стоял какой-то джентльмен. Она поманила Джона рукой.
— Кто это? — тревожно спросила Эстер. — Я его не узнаю.
— Может, хочет что-то продать? — предположил Джон, осторожно пробираясь между кустами роз.
Он подобрал корзину, полную ароматных лепестков нежного цвета, и пошел к террасе. Там он передал корзину Френсис.