Земля надежды
Шрифт:
— Ты накупила столько всего, будто готовишься к осаде! — воскликнул он.
Тут до него дошел смысл собственных слов, и Джон повернулся к жене:
— Зачем ты накупила столько?
— Не хочу на этой неделе, а может, и дольше, снова ехать на рынок, — сказала она. — И горничных тоже посылать не хочу.
— Почему?
Она ответила коротким беспомощным жестом. Ему вдруг пришло в голову, что до сих пор он видел в ее движениях только уверенность и определенность.
— В городе происходит что-то не то, — начала она. — Я не могу даже объяснить, что именно не так. Неспокойно.
Джон посмотрел на жену, стараясь впервые за их семейную жизнь понять, что она может чувствовать. Внезапно он понял, в чем дело.
— Ты выглядишь испуганной.
Она отвернулась к борту телеги, как будто этого чувства следовало стыдиться.
— Кто-то бросил в меня камень, — очень тихо сказала Эстер.
— Что?
— Кто-то бросил камень, когда я уходила с рынка. Он попал мне в спину.
Джон был ошеломлен.
— Тебя забросали камнями? В Ламбете?
Она тряхнула головой.
— Да так, только задело. Камень бросили не для того, чтобы сделать мне больно. Я думаю, это скорее было оскорбление, предупреждение.
— Но с какой стати кто-то на рынке Ламбета хочет тебя оскорбить? Или о чем предупредить?
Она пожала плечами:
— Все прекрасно знают, что ты — королевский садовник, слуга короля, и твой отец тоже служил королю. И всем этим людям совершенно не хочется знать, что у тебя на душе, о чем ты думаешь как человек. Они думают о нас как о королевских слугах, а короля не очень-то почитают в Ламбете и в Сити.
Мысли в голове у Джона закружились водоворотом.
— Тебе больно? Ты ушиблась?
Она хотела ответить отрицательно, но споткнулась на первом же слове. И тут Джон, не раздумывая, обнял ее, дал выплакаться на его груди и выговориться.
Она боялась, она очень боялась. И боялась каждый рыночный день с того самого дня, когда вновь был созван парламент, а король вернулся домой после поражения от шотландцев.
Торговки отказывались обслуживать ее, они заламывали цены, они обвешивали ее, когда она покупала муку. А мальчишки-подмастерья бежали за ней и выкрикивали разные слова. И когда ей в спину ударил камень, она решила, что это был всего лишь первый из града камней и что за ним последуют другие, собьют ее с облучка, сбросят на землю, и она так и останется лежать на улице.
— Эстер! Эстер!
Джон крепко держал жену, ее охватила буря рыданий.
— Моя дорогая, моя дорогая, моя маленькая женушка!
Она мгновенно перестала плакать.
— Как ты назвал меня?
Он сам не понимал, что говорит.
— Ты назвал меня своей маленькой женушкой и дорогой… — повторила она.
Она вытерла глаза, но другой рукой крепко держала его за воротник.
— Ты назвал меня дорогой, ты никогда еще так меня не называл.
На его лице появилось знакомое замкнутое выражение.
— Я испугался за
— Ты забыл, что уже был женат. Ты обращался со мной так, как будто я — твоя жена, жена, которую ты… любишь, — сказала она.
Он кивнул.
— Я рада, — мягко сказала она. — Я бы так хотела, чтобы ты любил меня.
Он очень нежно высвободился из объятий.
— Мне не следует забывать, что я уже был женат, — твердо сказал он и пошел к дому.
Эстер осталась рядом с повозкой, глядя на то, как за ним закрылась кухонная дверь. И поняла, что у нее не осталось больше слез, чтобы плакать. Осталось лишь одиночество, разочарование и сухие глаза.
Лето 1641 года
За все лето Эстер больше ни разу не появилась на рынке. Она была права, опасаясь настроений, царивших в деревне Ламбет.
Как-то ночью мальчишки-подмастерья точно с цепи сорвались, эту лихорадку подхватили рыночные торговки и даже серьезные прихожане местной церкви. Они собрались в решительную толпу и прошли по улицам, выкрикивая: «Долой папистов! Долой епископов!» Самые громкие и отчаянные крикуны осмелились даже повторить пару раз «Долой короля!».
Они перебросили несколько горящих веток через высокие стены пустующего дворца архиепископа и попытались прорваться через запертые ворота, правда, без особого энтузиазма. Потом они прошли по Хай-стрит Ламбета и выбили все окна, в которых не горел свет в поддержку парламента. Они промаршировали вниз по дороге, но так и не добрались до Ковчега.
И Джон возблагодарил Господа за удачу Традескантов, вновь поместившую их на самой грани великих событий и опасностей и в то же время пощадившую семью, находившуюся на волосок от крупных неприятностей.
После той ночи Джон посылал на рынок помощников садовника и конюха. И хотя они часто путались в заказах и останавливались в тавернах, чтобы пропустить по кружечке эля, по крайней мере, это означало, что любое ворчание по поводу королевского садовника направлено не на Эстер.
Джону пришлось уехать в Отлендс. Но перед отъездом он заказал деревянные ставни на все окна в доме, особенно на большие окна венецианского стекла в зале редкостей. Он нанял еще одного работника, чтобы тот не спал по ночам, а наблюдал за Саус-роуд на случай, если по ней пойдет толпа. И как-то глубокой ночью они с Эстер с затененными фонарями вышли из дома вычистить старый ледник и поставить тяжелый засов на толстые деревянные двери, чтобы получилось надежное хранилище для самых ценных экспонатов.
— Если они пойдут против нас, бери детей и уходи из дома, — распорядился Джон.
Она покачала головой, и он не смог не восхититься ее хладнокровием.
— У нас есть пара мушкетов, — возразила она. — И я не позволю банде бездельников-подмастерьев разорить наш дом.
— Тебе не следует рисковать, — предупредил он.
Она улыбнулась напряженной, решительной улыбкой.
— Сейчас все, что ни делай, все рискованно, — сказала она. — И я прослежу за тем, чтобы мы безопасно пережили это время.