Земля наша велика и обильна...
Шрифт:
Несколько человек одобрительно хлопнули в ладоши. Я даже не понял, всерьез или с иронией, все слишком поглощены проблемой выбора, стараются понять, на какой платформе остаться, а депутат Корневищев тем временем легко и быстро пронес медвежье тело к трибуне, навис над нею, опершись обеими руками, и заговорил раскатистым басом, от которого начали содрогаться стены:
– Я никогда не думал, что доживем до такого позора…
К счастью, это только бюро нашей партии, о самом съезде страшно и подумать, наконец собрание начало подходить к концу, когда
– Товарищи, дело очень серьезное, я требую созыва вне-очередного съезда! Либо мы в самом деле совершим такую глупость, как называют многие, хотя это вернее назвать предательством, либо в срочном порядке отстраняем господина Зброяра от занимаемой должности, а в рядах партии проведем жестокую и беспощадную чистку. Да-да, чистку от лиц… здесь нет журналистов, но все равно какая-то сволочь наши речи пишет и продает враждебной прессе, так что скажу иначе: от лиц, чья деятельность, убеждения и поступки несовместимы с уставом партии!
Власов, председательствующий, бросил реплику:
– Очередной съезд партии через полтора месяца. Вряд ли есть смысл созывать внеочередной, большие неоправданные расходы. Да и не стоит давать врагу повод для ликования. Любой внеочередной – это чрезвычайщина, привлечет внимание противников. А на очередном спокойно все и решим…
Троеградский поморщился, ему бы прямо щас, но бюро съезда не облечено правами снимать председателя ЦК партии, не могут снимать и на пленумах, снимает и ставит только общий съезд, а из все еще необъятной России не так просто собрать делегатов. Созывать внеочередной сейчас – это опередить плановый на пару недель, овчинка выделки не стоит.
Заныли ноги, словно я пробежал десяток километров с тяжелым мешком на плечах, кольнуло в позвоночнике. Уже тяжело сидеть с прямой спиной, я тихонько попытался ее расслабить, ощутил, что начинаю трусливо горбиться. В желудке усиливается жжение. Или это не желудок, а всякие там поджелудочные и прочие, никогда не знал, с какой стороны печень, с какой селезенка, но сейчас печет как в огне, распространяется по внутренностям. Вспомнился некстати «антонов огонь», но это вроде бы что-то совсем другое.
Троеградский бросил на меня пытливый взгляд. Возможно, заметил мое позеленевшее лицо, наклонился к Уховертову, что-то шепнул. Тот кивнул и тоже посмотрел на меня внимательно.
Не сдамся, мелькнула злая мысль. И не мечтайте. Я прав, я вижу, что надвигается, а вы погрязли в мелких драчках, вы – дряговичи с полянами, семичи с древлянами! Уже нет полян и древлян, даже печенегов и половцев нет, все в Руси, а потом и в России, сегодня набирает скорость процесс слияния в еще более крупные структуры! Россия обязательно сольется… но с кем: с Китаем, Европой, Америкой? К счастью, еще можно успеть выбрать. Провороним момент – решат без нас. В любом случае будет не слияние, скажем же в конце концов честно, ну что мы за страусы такие, а поглощение сильным более слабого! Сейчас уже не только Штаты сильнее нас: крепче стоят на ногах экономики и военной техники как Европа с Китаем, так и Япония с Индией. Даже арабские страны и то сильнее. По крайней мере, сильнее духом. Но лучше пусть наши дети заговорят на английском, чем на китайском…
Так
Вместе со мной вышли Чуев и Уховертов. Я не был уверен, что ими движет: сострадание к товарищу по партии, что ошибся, или же стараются понять, насколько я тверд в своих выводах. То, что не стараются добить поверженного, уверен, оба достаточно щепетильны в выборе средств политической борьбы, но все-таки…
Я повернулся к Чуеву, он спросил первым:
– Борис Борисович, что случилось, почему так резко повернули на сто восемьдесят градусов?
Мимо нас проходили делегаты, прижимаясь к стенам, в старину коридоры были еще уже, чем сейчас, а перестроить нельзя: историческая ценность. Некоторые останавливались послушать, создавая толчею еще больше.
– Разве я не объяснил? – ответил я.
– Да, но…
– Я и на ступеньках говорю то же самое, – ответил я, – что и на пороге. Давайте наконец-то расставим точки над «i». Я имею в виду в отношении наших претензий к США. Мы их долбаем за бивисов, за культуру ниже плинтуса, за половую вседозволенность, за политкорректность, что уже разрешает браки не только однополые, но и с животными, с трупами, бьем за вмешательство в дела других стран… перечислять можно долго, но…
Уховертов слушал внимательно, ядовито поинтересовался:
– Теперь скажете, зря нападаем?
– Нападаем и критикуем совершенно справедливо. Правда, никогда не упоминаем то, что делают правильно. Это как бы само собой разумеется, Америка и должна быть правильной, мудрой и никогда не ошибающейся, верно? Тем самым мы, сами того не желая, даем Штатам очень высокую оценку. Настолько высокую, что выше просто уже не бывает! Не так ли?
Некоторые порывались возразить, Чуев остановил их властным движением, ваше время придет позже, поинтересовался критическим тоном:
– Если претендуют на мировое господство, то и соответствовать должны мировым критериям, не так ли?
– А если что не так, сразу по рылу?
– Вот именно, – с удовольствием подтвердил Чуев. – По мохнатому юсовскому рылу.
– Вот-вот, – подхватил Уховертов. – А в отношении России – дело другое. Ее надо любить и быть ей преданным уже на том основании, что наша. И неважно, какие глупости или преступления совершает – наша! За нашесть все простительно. Даже простительно все, если понимаете разницу.
Лысенко распахнул дверь своего кабинета, он за спиной Чуева, толпа выходящих делегатов затолкала нас вовнутрь, где Чуев, абсолютно не обращая внимания, где мы сейчас, да хоть в женском туалете, сказал язвительно:
– Пока еще понимаю. Но вот когда лезете в дебри за бананами…
– За бананами лезут не в дебри!
– А куда?
– На пальму!
– Вам виднее, – сказал Чуев добродушно, – но я имел в виду, что Борис Борисович повернул очень уж круто. Если бы он был политиком, то начал бы издалека. В смысле, постепенно снижал бы накал страстей, что-то в действиях юсовцев находил бы терпимое, человеческое…