Земля наша велика и обильна...
Шрифт:
Куйбышенко вышел первым, огляделся. Из темноты выскользнула тень, что-то пошептала ему на ухо. Куйбышенко наклонился к моей дверце и сказал негромко:
– Вы уверены, что хотите зайти?
Я вылез молча, трясет то ли от страха, то ли от бешенства, так же без слов двинулся к подъезду. Двое опередили, вошли первыми, а когда я открыл дверь, наверх по лестнице убегали прыгающие по стенам тени. Охранник подвел меня к лифту. Лысенко с Лукошиным, оставленные в машине на произвол судьбы, вылезли сами и торопливо догнали нас в подъезде.
– А мы на транспорте, – объяснил нам охранник дружелюбно. –
– Я еще не президент, – проворчал я.
– Будете, – ответил он.
Двери раздвинулись, мы вошли вдвоем, за нами поспешно втиснулись молчаливые парни в добротных куртках. Я подумал, что этот охранник, присланный Куйбышенко, назвал меня будущим президентом первым. Ни Лысенко, ни Власов, ни один из редколлегии или политсовета, ни даже предусмотрительный Бронштейн еще даже не думают, что наша партия достигнет таких высот, а этот сказал вслух. Вероятно, слышал краем уха разговоры своих высокопоставленных шефов.
Лифт поднялся без помех, на площадке уже трое крепких мужчин, все спрятались за выступом, чтобы их не усмотрели в глазок. Охранник и меня оттащил в сторону, в этих современных домах, как нарочито для налетчиков, прямо на лестничной площадке настроены такие вот углы и ниши. Раньше я на такие ворчал, а сейчас подумал, что вот и пригодились…
Охранник что-то сказал за моей спиной, на площадку вышла, к моему изумлению, девушка в короткой белой шубке нараспашку, похожая на Снегурочку, торопливо позвонила в квартиру с номером сто семнадцать. Выждала всего пару секунд и позвонила снова: длинно, зло, не отрывая пальца от кнопки.
Сердце мое колотилось, как будто било в барабан войны, я едва-едва услышал мужской голос из-за двери:
– Кто там?
– Не бойтесь, не «Гербалайф», – ответила девушка раздраженно. – Вы что, перепились там все?.. Мою квартиру затопило!.. Даже на кухне льет, а в ванной так вообще…
После минутного молчания дверь отворилась, хмурый голос произнес:
– У нас сухо. Это у вас трубы прор…
Он охнул, девушка вбила его вовнутрь и ворвалась в комнату, а следом бегом промчались парни в добротных куртках. Я поспешил следом, за мной торопились подъехавшие на другом лифте Лысенко и Лукошин.
Когда я вбежал в комнату, за столом сидели сам Вадим и двое из нашей партии, молодые ребята, ничем не выделяющиеся, я с трудом вспомнил их имена: Валентин и Павел. На середине стола неизменная бутылка водки и три граненых стакана, две пустые аккуратно прислонены к батарее, на столе живописно расположились селедочные хвосты и разгрызенные головы. Тарелки вытерты ломтиками хлеба, так гласит этикет прошлого века, знаем. Все трое подняли головы, застыли, глядя в дула пистолетов.
Наши ребята не двигались, их дело – охранять меня, я сделал шаг, концентрируя взгляды всех на себе. Правда, телохранители по-прежнему следят за Игнатьевым и его командой, я сказал с болью:
– Ну, здравствуй, Вадим.
Он смотрел на меня с неприкрытой яростью.
– Не могу сказать то же самое.
– Да? Верно, я здравствую тебе вопреки. Но вот Белович погиб.
Он мотнул головой.
– Я его не убивал. Вот помянуть решили, хороший был парень.
– Я не о водке, кто убил?
–
– А ты ни при чем?
– Он не должен был идти на вашу квартиру, – сказал он со злостью. Покосился на Валентина и Павла, те сидят рядом, не шевелились, потом Павел вздохнул и как бы нечаянно уронил руку под стол. – Это ваша квартира!.. Почему вы послали чужого человека? Доверие выказывали?
Он нервничал, на бледных щеках выступили красные пятна, передвинулись на скулы. Глаза то опускал, то снова смотрел с вызовом. Смерти не боится, это я чувствую, ему гадко, что убил друга, а задание не выполнил. И так опозорился. Хотя, возможно, это было не задание…
– Ты сам придумал? – спросил я.
Он зло усмехнулся.
– Если бы и не сам, думаете, сказал бы? Нет, в самом деле сам. Но это не значит, что тысячи патриотов сейчас не мастерят бомбы, не подстерегают предателя с ножами, пистолетами, автоматами… а от выстрела из снайперской тебя, жидовская морда, не спасут эти мордовороты!
Он говорил с такой яростью, что казалось, сейчас бросится на меня и разорвет.
– Да будь я в самом деле жидом, – ответил я как можно сдержанней, – но я действую в интересах России. А ты – китайский агент или японский? Сам не знаешь. Только думаешь, что русский патриот, а на самом деле работаешь на Восток…
Павел вздохнул, начал выдвигать руку из-под стола. Я покосился на телохранителей, на него вроде бы не смотрят, но я ощутил, что все замечают, контролируют, готовы. Игнатьев начал говорить чуть громче, тоже заметил движение напарника, Павел выдернул руку с зажатой в ладони рукоятью пистолета. Прогремели три выстрела, голова Павла превратилась в окровавленную массу, откуда с силой хлынула кровь.
Игнатьев отшатнулся от безжизненного тела, глаза расширены, кровью забрызгало, залило плечо. Он даже не попытался подхватить пистолет, упавший ему прямо на колени. Я перевел дыхание, эти новые пули вместо аккуратных дырочек пробивают целые туннели, разламывают кости. К тому же все трое выстрелили в голову, профессионалы.
– Где сейчас Дятлов? – спросил я.
– И его хочешь? – спросил Игнатьев зло. – Не выйдет.
– Следы ведут к нему, – сообщил я. Посмотрел на Валентина. – Может, ты скажешь, где сейчас Дятлов?
Валентин вздрогнул, посмотрел на обвисшее тело Павла, снова на меня.
– Н-не знаю, – пролепетал он. – Не знаю.
Лицо Игнатьева чуть расслабилось, он даже перевел дыхание. Я покачал головой:
– Знаете оба. Ладно, здесь ты командуешь. Потому к тебе, Вадим, вопрос еще раз: где Дятлов?
– Пошел ты, жидовский прихвостень!
– Ага, значит, уже не жид, а только прихвостень, – сказал я. – Спасибо за повышение в звании… Или это понижение?
Я зашел чуть сбоку, вытащил пистолет, с горечью ощущая в ладони его недобрую тяжесть, опустил ствол пистолета, чтобы ноги оказались на линии огня. Игнатьев оскалил зубы и покачал головой. Я нажал на спусковую скобу. Руку тряхнуло, а колено Игнатьева подбросило. Он вскрикнул, обеими руками ухватился за место, куда ударила пуля. Между пальцев выступила темная густая кровь, потекла красными струями по ноге. Валентин задрожал и смотрел на меня умоляющими глазами, но сказать ничего не осмелился.