Земля незнаемая. Зори лютые
Шрифт:
— И о чем у них речь велась?
— О том не проведал, осударь, — дугой выгнулся Лизута.
— Отколь известно тебе, боярин, о встрече Семена с Курбским?
— Истинный слух сей, осударь. Можайский воевода, Андрюха Сабуров, письмом меня уведомил. Гонца срочного пригнал. А еще прописал Андрюха, что великий князь Литовский Александр скончался.
Василий сказал хрипло:
— Что? Отчего сразу не сказал мне о том?
Боярин задрожал. Василий перевел взгляд с Лизуты на Найдену, долго думал о чем-то. Потом вспомнил о стоявшем рядом Лизуте, сказал:
— За верность твою, боярин, жалую тебя песиком от Найдены. Как подрастет, возьмешь. — И кивнул на беспомощно ползающих по соломе щенков.
Лизута снова прогнулся в крючок. На дряблом лице угодливость.
— Милостив ты ко мне, осударь.
Сани катились вдоль Москвы-реки. Лед посинел, местами подтаял, но еще не тронулся. Чернели на берегу вытащенные с осени лодки. Слеглые сугробы грязные. От реки неровными улицами разбегались дома, а впереди по ходу саней каменные кремлевские стены с круглыми башнями, маковки церквей, высокие великокняжеские и митрополичьи палаты.
От конских копыт разлетались комья мокрого снега, сани забрасывало на поворотах.
День на исходе, и солнце пряталось за окраину города. Круглое светило напоминало Курбскому огромный зарумяненный блин.
Встречные прохожие уступали княжьим саням дорогу.
Князь Семен жадно всматривался во все родное, но позабытое, радовался возвращению.
Пересекли Красную площадь, мосток через ров, въехали в Кремль. У Грановитой палаты Курбский вылез из саней. От княжьего крыльца навстречу спешил оружничий Лизута, кланялся на ходу, улыбался щербатым ртом.
— Осударь ждет тебя, княже.
Князь Семен хотел было спросить, откуда государю известно о его приезде, но Лизута семенил впереди, угодливо распахивал перед Курбским двери.
Вдоль расписных стен на подставцах горели восковые свечи, и оттого в хоромах пахло топленым воском.
Василий был один в горнице. Он сидел в высоком кресле, задумчиво опустив голову на грудь. Заслышав шаги, встрепенулся, дал знак Лизуте удалиться. Зоркие глаза смотрели на князя. Курбский остановился, отвесил низкий поклон, пальцами руки коснулся пола.
— Знаю. Все ведомо, князь Семен, не сказывай. Готов ли ты, князь, снова ехать в Литву?
— Ежели ты велишь, государь, — согласно кивнул Курбский.
— На той неделе повезешь письмо сестре, великой княгине Елене. Да то письмо беречь должен паче ока. Отдашь в собственные руки Елене. Чтоб о нем кардинал не прознал да иные паны. Мыслишь, какую тайну тебе доверяю? Гляди! — И погрозил строго пальцем.
Курбский выпрямился, сказал с достоинством:
— Я, государь, не за страх служу, а за совесть. — И, смело посмотрев в глаза великому князю, спросил: — Государь, не клади на меня гнева, но хочу я знать, верный ли слух, что намерен ты князей и бояр вольностей лишить и в холопов своих оборотить?
Потемнел Василий лицом. От неожиданных дерзких слов на миг потерял речь. На вопрос ответил вопросом:
— Уж не брата ли Семена слова пересказываешь? Хочу спросить тебя, с умыслом аль ненароком встречу имел с ним в Можайске?
И затаился, дожидаясь, что скажет князь Курбский. А тот ответил спокойно:
— Не знаю, государь, добрый либо злой человек тот, осведомивший тебя, но одно знаю, напрасно распалял он тебя. Не было у нас во встрече с князем Семеном Ивановичем злого умыслу противу тебя, государь.
— Верю тебе, князь, — остыл Василий — А что до твоего вопроса, то скажу: князьям и боярам я не недруг, ежели они не усобничают и во мне своего государя зрят. Однако высокоумничанья и ослушания не потерплю. Уразумел? — Взгляд его стал насмешливым. — Хотел ли ты еще чего спросить у меня?
Курбский покачал головой.
— Коли так, — снова сказал Василий, — не держу. Мои же слова накрепко запомни.
Он встал, высокий, худой. Сутулясь, подошел к Курбскому.
— Иди, княже Семен. Будет в тебе надобность, велю позвать. Ты же готовься в обратную дорогу.
Малый срок отвел великий князь Курбскому на сборы. Пока колымаги с саней на колеса ладили да съестного в дорогу пекли и жарили, незаметно неделя пролетела.
Перед самым отъездом князь Семен самолично все доглядеть надумал. Тиуну доверься, ан упустит чего, где в пути сыщешь?
Осматривать принялся с рухляди. Ключница с девками внесли лозовые ларцы, выложили на просмотр князю одежды. Тот посохом о пол постукивает, разглядывает молча. Доволен остался, только и заметил, что кафтанов весенних уложено недостаточно.
Из хором направились в поварню, к стряпухе. Впереди князь Семен, позади ключница с тиуном. Тиун лебезит, рад княжьему отъезду.
Шагает Курбский через двор, хмурится. Из дальней конюшни крик донесся. Остановился князь Семен, брови в недоумении поднялись. Тиун Еремка догадался, наперед забежал, доложил поспешно:
— Аниська, что из твоего, княже, подгороднего сельца, орет. Батогов отведывает за недоимку.
— Ну, ну, — промолвил Курбский, — давно пора холопу ума вставить, дабы иным неповадно было княжий оброк утаивать.
— Так, княже, — поддакнул тиун, — батога из рук не выпускаю, спины холопские чешу, но господского добра не упущу.
Курбский даже приостановился, недоверчиво глянул на тиуна. Потом погрозил ему и ключнице:
— Ворочусь из Литвы, доберусь и до вас. Ох, чую, заворовались вы у меня!
— Батюшка наш, князь милосердный, — всплеснула пухлыми ладошками ключница, — ужель позволю я?
Еремка в один голос с ней прогнусавил:
— Невинны, княже.
— Ладно, — поморщился Курбский, — нечего до поры скулить. — И толкнул ногой дверь в поварню.