Земля незнаемая
Шрифт:
Великий князь взял со стола карту, свернул в свиток, отнёс в шкаф. Потом сказал:
– На тя, боярин Иван, выбор пал послом ехать. Почему на тебя?
– и усмехнулся - Потому как любишь ты, боярин, высокоумничать. Вот и кажи ум свой в посольском деле. На добро, с пользой. В Бахчисарае боярина Заболоцкого сменишь. Засиделся он, поди, в посольстве.
Версень с перепугу на колени бухнулся, слёзы из глаз, завопил:
– Помилуй, осударь, немощен я, и кой там до высокоумничанья мне. Не осилю посольство править, не по мне честь. Ослобони, осударь, от такой милости, дай жизнь дотянуть в покое, куда мне!
– И замёл бородой по полу.
У Василия от гнева ноздри расширились.
– Вот ты каков, боярин Ивашка? Не по тебе, сказываешь, дела государевы? А в думе задом по скамье елозить по тебе честь?
– Задохнулся, рванул застёжки ворота, выдавил из себя хрипло: - Пошёл прочь, смерд, не надобен ты мне еси!
Мал городок Калуга. На одном конце аукнут, на другом откликнется. Узкие, поросшие сорной травой улицы, рубленые избы и боярские хоромы. Церковка и даже княжий терем и те рубленые.
Торговые ряды в городе бедные. Редкий купец с чужой стороны заглядывает в Калугу. Не с руки, да калужанам и торг с иноземцами вести нечем. А уж если заявится такой гость, то разговоров потом на год хватает…
С первым весенним теплом приехал в Калугу Дмитрий. Князь Семён брату рад. Хоть недалеко Калуга от Москвы, а больше двух лет с Дмитрием не виделись, со смерти отца.
Семён и Юрий Василию простить не могут, что отказал им прибавить городов к княжениям. Казанской неудаче радовались. Съехались вдвоём, посудачили: «Спесь Ваське Мухамедка сбил», «Знай, сверчок, свой шесток…»
Дмитрий добрался до Калуги за полночь, и Семёну ни о чём не удалось переговорить с братом. Теперь, несмотря на то, что солнце давно взошло, Дмитрий всё ещё спал. Видать, намаялся в дороге. Семён задержался на крыльце, потрогал рукой затейливую резьбу, погладил точёную балясину и спустился в сад.
Старые неухоженные деревья и кустарники сирени и шиповника. Грустно на душе у Семёна. Остановился у липы, сломал ветку. Почки уже лопнули, раскрылись клейкой зеленцой. Отыскал глазами ветром сваленное дерево, подошёл, сел на ствол, задумался.»
Неприметно пробегает жизнь, как в монашеской келье, монотонно, однообразна А ведь и он мог бы сидеть на великом княжении, захоти того отец. Ан кет, на Василия простёр свою десницу.»
Увидев подходившего к нему Дмитрия, Семён порывисто подхватился, широко развёл руки:
– Брат, Дмитрий!
Они обнялись. Семён отступил на шаг, с ног до головы осмотрел брата:
– Похудел ты! Ну, давай присядем, наедине до завтрака побудем. Сказывай, как живётся у Васьки да с чем прислал он тебя ко мне?
Они сели на дерево, снова взглянули друг на друга. У Дмитрия улыбка добрая, у Семёна скупая.
– Видать, не мёд тебе под рукой у великого князя, - снова сказал Семён.
Дмитрий ответил равнодушно:
– Терплю. Да по правде коли сказывать, Василий меня будто не замечает, есть ли я, нет ли.
– И на удел не пускает?
– Не заговаривал я о том.
– Ну, поведай, брат, зачем Васька прислал тебя. Дмитрий долго не отвечал.
– Сказывай, чего молчишь?
– Зло держит Василий на тебя с Юрием. Когда звал он вас на Литву, Юрий на недуги сослался, а ты государя письмо без ответа оставил. Поначалу Василий в гневе хотел ратью на вас идти, потом передумал… Нынче Юрий сам не пришёл, но дружину свою Василию дал. А к тебе Василий послал сказать: «Одумайся, брат».
Семён, ждавший этого, усмехнулся:
– Нет, брат. Передай Ваське, что я на Литву с ним не ходок. Дружину мне одеть не во что и кормить нечем. Удел мой беден. Ко всему, под началом воевод сыну государя Ивана Васильевича ходить негоже. А ежели великий князь Василий злобствует на меня и мстить почнёт, я готов сойти с княжения, ему удел отдать на его бедность.
– Поднялся.
– Так и передай брату Василию.
Василий, заложив руки за спину, стоит посреди палаты задумавшись. Если бы у него спросили, отчего он вызвал в Москву инока Вассиана и почему дозволяет нестяжателям обличать иосифлян, а иосифлянам поносить нестяжателей, он ответил примерно бы так «Покуда церковники грызутся меж собой, они не мнят духовную власть превыше княжеской…
Василий потёр лоб, повёл глазами по рундукам. Сколь в них книг, читаных и нечитаных? Василий твёрдо решает послать к греческим монахам письмо. Пусть они пришлют в Москву какого-нибудь старца, в книгах разумного и в языках сведущего. А тот монах даст толк рукописям.
Достав из рундука книгу в тяжёлом кожаном переплёте с серебряными застёжками, Василий направился в опочивальню. Разделся, сел на постели и только после этого раскрыл книгу. Но читать не пришлось. Скрипнула дверь, Василий поднял глаза, недовольно поморщился. В приоткрытую дверь всунулась голова Лизуты. Увидев, что великий князь не спит, оружничий вошёл бочком. Василий сказал сердито:
– Не дал и ко сну спокойно отойти. Ну, чего припёрся?
– Осударь, батюшка, Дмитрий Иоаннович воротился седни ночью. Спит… Да ты не изволь будить его, я Дмитрия Иоанновича встрел и всё у него выпытал. Какими предерзкими словами князь Симеон тя поносил, осударь-батюшка, на ласку твою ответствовал, ай-ай, - скорбно покачал головой Лизута.
Василий кинул книгу на столик, от гнева потемнело в глазах.
– Разбуди!
Лизута перепугался, засеменил к выходу, но Василий вернул:
– Ладно, сам к Дмитрию схожу.
– И уже спокойней: - Помоги облачиться.
Лизута государевы порты подхватил с лавки, протянул угодливо. Потом кряхтя опустился на колени, достал из-под ложа сапоги, обул Василия и не поднялся с колен, пока тот не оделся.
Василий руку на голову Лизуте положил, слегка подтолкнул.
– За псиную преданность люблю тебя, Лизута, и милостью своей не оставлю. Отдам тебе вотчину боярина Яропкина. Хошь?