Земля незнаемая
Шрифт:
Из формовочной Сергуне видно, как, держа коня за уздцы, Степан шагает по двору. На нём короткая, крытая сукном шуба, отороченная куницей шапка.
Глядит Сергуня: Степанка это и не Степанка. Обличье прежнее, а весь он уже не тот. Идёт важно, уверенно подминает тёплыми сапогами первый искристый снег, на люд глядит хозяином.
Намедни бахвалился перед мастеровыми:
– Посылает меня государь на воеводство в Васильсурск-город. Отольём осемь пушек боя дальнего и осемь затинных пищалей, да ещё ашнадцать мортир, и с ними укачу.
Игнаша окликнул Сергуню, оторвал от раздумий:
– Пойдём к печам, скоро медь пустят.
А Москва в ожидании. Ратники из казанского похода возвращались. Князья с боярами да митрополит с попами и монахами сошлись в соборе, готовятся к встрече великого князя. Государь подъезжал к городу.
В Кремле выглядывали гонца. Тот появился около полудня, осадил коня у соборной паперти, в стременах приподнялся, крикнул во весь дух:
– Едет!
И шапку с головы долой, замахал.
Разом торжественно и плавно загудели в морозном воздухе колокола. Вторя им, запели благовест малые и большие колокольцы на всех московских звонницах. Взлетели с крыш стаи птиц, закружили.
Сверкая ризами, отсвечивая золотом хоругвей и крестов, медленно тронулись навстречу великому князю и государю попы. Опираясь на посохи, потянулись князья и именитые бояре.
Величавый перезвон колоколов поплыл над зимней Москвой, над замёрзшими речками, повис над Пушкарным двором…
Сгрудившиеся в ожидании плавки мастеровые прислушались.
Сел Степан в седло, снял шапку, тряхнул белёсыми кудрями и, приподнявшись в стременах, вперил палец в небо:
– Вот она, Русь наша московская! Чуете?
Сергуня сам того не ждал от себя, из толпы подался, взял коня за повод. Снизу вверх заглянул Степану в очи. Мелькнула мысль: «Эвона, лик в морщинах и седина виски прихватила…»
А вслух иное произнёс:
– Эх, Степан, и в дворянах служилых ты ныне числишься, и с боярством породнился, а до сих пор не уразумел, где она, Русь!
Перевёл дух, снова заговорил:
– По мне, она вот в них, - он повёл широким жестом по толпе мастеровых, - да в Пушкарном дворе, да в Москве с городами иными и сёлами!
Глава 18
В ЛЕТО ТЫСЯЧА ПЯТЬСОТ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ…
На исходе год тысяча пятьсот тридцать третий. Поздняя, сухая осень. Ночи морозные, звонкие. Небо тёмное, в крупных ярких звёздах. По утрам горят алые холодные зори. В чистом воздухе далеко слышно, как фыркают кони и скрипит полоз по жухлой листве.
Растянулся государев поезд. Впереди вышагивают дворяне, всматриваются в дорогу. Не наскочить бы полозу на кочку, не тряхнуло бы колымагу.
Заметят какую неровность, издали ездовым машут. Те коней придержат, объезжают ухабы.
Лежит государь на медвежьей полости, ноги вытянул. Хоть и больно, а сцепил зубы, терпит.
По ту и другую сторону от Василия сидят доктор-немец и Михайло Плещеев.
У великого князя глаза открыты, в кожаный верх колымаги уставились.
Немец, доктор, съёжился, острый, бритый подбородок уткнул в ворот шубёнки.
Плещеев склонился к Василию, спросил:
– Не полегчало ль, государь? Василий повертел головой.
– Жжёт…
Облизнул потрескавшиеся губы.
– Далеко ль до Москвы, Михайло?
– К послезавтрему доберёмся, государь.
Плещеев осторожно поправил сползшую с ног Василия шубу.
– Дай испить, Михайло, в нутрях жар…
Припал губами к серебряной фляге, пил долго большими глотками. Вода стекала по заросшей щеке.
Доктор проснулся, чистым рушником вытер великому князю губы и глаза.
– А что, Михайло, чую, смерть пришла, - сказал Василий, перевёл дух - Видать, отжил я своё.
– Почто речёшь такое, государь?
– замахал рукой Плещеев - В твои ли леты. Вона ещё княжичи Иван и Юрий несмышлёныши.
– Чать, не услышал Господь молитву, какую служили в моё здравие, - вздохнул Василий.
Позапрошлым днём сделали остановку в монастыре. Государя в церковь внесли, игумен службу правил. До половины выдержал Василий, потом велел вынести на свежий воздух.
Положили государя на паперти меж нищими и юродивыми. Они сползлись к нему, пялятся, причитают.
Велел Василий развязать кошель, щедро одарить монастырь и нищим раздать на пропитание.
Великий князь с юродивым нательными крестами обменялся. У Божьего человека доли просил.
– Не донеслась до Господа молитва, - снова промолвил Василий.
– Эк, а жить охота. Слышь, Михайло? И отчего так всё устроено? Ты на сколь лет старше меня!
Промолчал Плещеев. Нет у него желания говорить, почему не он, Михайло, а великий князь умирает.
Откуда Плещееву знать, отчего прицепилась к государю болячка. В начале осени выехали на охоту, великий князь здоров был и весел. Нежданно нарыв величиной с кулак вскочил. Похудел государь, ослаб. Тает что воск. Нет мочи даже подняться.
– Ох-хо-хо, - вздыхает Василий, - а может, ещё поправлюсь?
– И в глазах мелькает надежда.
– Истинно, - подхватывает Плещеев.
– Вот приедем в Москву, куда хворь денется.
– Дай Бог, Михайло. А кто это воет? Никак волки!
– Увязались стаей. Уж и огнём их отпугивали, и из пищалей били, а они идут по следу.
– Голодные, - соглашается Василий.
Пока добирались до Москвы, и зима наступила. Враз, в одну ночь, завалило снегом землю, замело дороги. Кони тянули колымагу по брюхо в снегу. У Москвы-реки задержались. Согнали люд со всего города мост строить.