Земля Тре
Шрифт:
Сзади, за его спиной, шумно отдернулась завеса из оленьей шкуры, прикрывавшая вход в вежу. Элльм услышал хриплое дыхание и, не оборачиваясь, проговорил:
– Здравствуй. Я ждал тебя.
– Как ты мог узнать, что я приду?
– спросил вошедший голосом смертельно уставшего человека.
– Я видел каждый твой шаг и слышал каждое слово с тех пор, как ты ступил на берег земли Великого Аййка.
– Какой земли?
– Норманы называют ее Биармией, а руши - землей Тре.
– Ясно... И ты знаешь, кто я?
– Знаю.
Элльм наконец
– Меня зовут...
– Тебя зовут Коста. Ты из великого племени руши.
– Руши? Пускай будет руши. Вообще-то я из Новгорода.
– Садись.
– Элльм указал ему на свободное место.
– Некогда. Я не один.
– Твоего друга зовут Глеб. Он сейчас в пещере Арома-Теяле. Это опасное место, но мы заберем его оттуда.
– Он болен. Я боюсь, что он может...
– Теперь он не умрет.
Вода в котле готовилась закипеть. Элльм помешал ее деревянной палочкой.
– Ты говоришь на русском, как на родном, - сказал Коста.
– Кто ты?
– Я нойд. Я могу говорить на любом языке, включая язык зверей и птиц.
– Вот как... Знавал я одного нойда.
– Тот, о ком ты подумал, - черный нойд. Его покровитель - Огги.
– А ты?
– Я белый нойд. Мое имя Элльм.
Коста скользнул глазами по стенам, отмечая про себя знакомые и полузнакомые предметы: бубен с нашитыми на него медными кольцами, тяжелую колотушку, деревянного идола со сложенными на груди руками, костяную шкатулку, несколько мешочков, расшитых жемчугом, чучело белой совы...
– Помоги мне сварить бурдух, - сказал Элльм, поднимаясь.
– Что сварить?
– Суп.
– А как же Глеб? Ты же сказал...
– Я сказал, что теперь с ним ничего не случится. Вода уже закипела... Принеси-ка вукс, он там, снаружи.
– Что принести?
– Коста чувствовал себя последним болваном.
– Мешок, - терпеливо объяснил Элльм. Что-то заставляло Косту повиноваться этому странному старику. Он послушно вышел из вежи, нашел привязанный над входом мешок, отвязал его и занес внутрь. Элльм порылся в мешке и достал кусок мороженой пойды - оленьего сала. Мешок вернул Косте.
– Отнеси назад.
Потом Коста молча наблюдал, как Элльм изогнутым ножом мелко крошил пойду в котел, как добавлял туда сушеную воронику, как неторопливо размешивал... По веже растекся запах, заставивший Косту сглотнуть слюну. Элльм открыл шкатулку, достал из нее щепотку желтоватого порошка и бросил в кипящую воду. Оглянувшись, ответил на немой вопрос гостя:
– Это налэть. Рог священного оленя.
Когда похлебка была готова, Элльм накрыл котел крышкой и, щелкнув пальцами, погасил огонь.
– Теперь поедем за твоим другом.
Они вышли из вежи. Подмерзший за утро снежный покров хрустко прогибался под ногами. Элльм остановился, поднял вверх руки с раскрытыми ладонями и стал негромко бормотать заклинание. Коста глядел на него во все глаза и пытался разобрать слова, но до него долетали только непонятные сочетания звуков, похожие на щебет птицы:
– Чуввесь-чарньям... чуэз... мунн аллт...
Вдруг снег перед ними вздыбился и завертелся белым смерчем. Лапы елей, стоявших вокруг, заколыхались. В лицо Косте сыпануло колючее крошево, он зажмурился, а когда снова открыл глаза, в десяти шагах от вежи стояла пара красивых белых оленей, запряженных в обтянутую шкурами лодку - точь-в-точь как на той картинке, которую они с Глебом видели в пещере.
Коста ощутил, как из груди, толкаясь, стали подниматься удивление, восхищение и еще какое-то чувство, в котором он так и не успел разобраться, потому что Элльм подтолкнул его в спину и сказал с ноткой раздражения:
– Чего стоишь? Садись!
Мучнистое облако осело на землю. Оба оленя, проявляя нетерпение, одновременно стукнули копытами. Раздумывать было некогда, и Коста полез в лодку. Она была просторная - он удобно устроился в ней, привалившись спиной к корме и вытянув ноги. Элльм, усевшись впереди, издал горлом какой-то клекот, и олени сорвались с места.
Это было что-то! От скорости у Косты захватило дух, в грудь и лицо ударили тугие воздушные потоки, а елки справа и слева слились в сплошную, без единого просвета, изгородь. Элльм сидел не двигаясь и даже, казалось, дремал. Олени без понуканий мчались вперед, цокая копытами по снежной корке, и этот цокот был похож на барабанную дробь. Их шерсть - белая, с голубоватым отливом источала сияние, которое трепетало на ветру, словно тонкая кисея, и волнами растекалось в стороны. Лодка скользила по насту как по воздуху - сидя в ней, Коста не ощущал ни рывков, ни тряски, знакомой каждому ездоку. Только тут до него дошла вся гениальность этого изобретения: что по воде, что по снегу - все едино!
Путь занял считанные минуты, но за это время упряжка успела выскользнуть из леса, обогнуть скальные громады и подкатить к пещере, где Коста оставил Глеба. Олени замедлили бег, под днищем лодки заскрипели каменные выступы, и упряжка остановилась у входа в пещеру.
Коста выскочил из лодки, будто выпростался из теплого мехового тулупа, и, не дожидаясь Элльма, вбежал в пещеру. Внутрь проникали тусклые отблески угасающего дня. Глеб, скорчившись, лежал у остывшего очага. Коста подскочил к нему, перевернул на спину и, разодрав рубаху, приник ухом к посиневшей груди.
– Он жив, - спокойно сказал Элльм, войдя следом.
– Отнеси его в кережу.
На этот раз Коста не стал переспрашивать и, подхватив Глеба на руки, отнес его в лодку. Элльм вышел, держа в руке новгородский меч.
– Возьми, пригодится.
Они сели в лодку. Коста устроил Глеба поудобнее, положил его голову себе на колени. Элльм не оглядываясь отдал оленям новый приказ, и они понеслись обратно.
– Послушай, - сказал Коста, глотая упругий морозный воздух.
– Ты вроде бы все про всех знаешь. Этот чужеземец... Харальд... отчего он погиб?