Земля у нас такая
Шрифт:
– Ну - я! Никто меня не прогонял и не прогонит. А почему я должен вам верить? Может, вам пошутить захотелось, разыграть меня.
– Разве этим шутят? - начал закипать и я.
Боевое настроение Горохова исчезло бесследно. Он сморщил лицо, как будто раскусил недозрелую вишню.
– Хлопцы, давайте дня через три пойдем, а? Отец настрого приказал, чтоб я все вишни оборвал... Или хоть через день, а? Только вы помогите мне, хорошо? Вишни будете от пуза лопать... Берите хоть сейчас. Только косточек не бросайте под ноги.
Хмурец глубоко задышал, и я поспешно сжал ему локоть:
– Знаешь что, Горохов? Не хочется твоих вишен. Колхозу пора семена в другие хозяйства отправлять, "элиту"! Сеять людям надо - ты это понимаешь?! - Витя кричал Горохову, как глухому. И наконец махнул рукой: А-а, черт с тобой!
Он решительно зашагал к улице. В конуре выл и, казалось, кусал сам себя от злости, барбос Горохова.
Я догнал Хмурца.
– А что, если он ничего не сделает? Ну и председателя мы себе выбрали!
– Увидим. А нет - сами всех обежим, созовем.
Витя вдруг схватился за голову, затеребил волосы. Там зло жужжала, запутавшись, пчела.
– Помоги!!
Я взял за крылышко пчелу и бросил. Витя тер укушенное место, ругался:
– Чтоб им... И пчел выдрессировали: как собаки бросаются. А мед, гляди, ведрами таскают в улья...
Мы опять направляемся к дому деда Стахея. Я думаю о Чаратуне. Повзрослел он за лето, но нервный какой-то стал, невыдержанный. И Вадим Никанорович эту черту его как-то подметил. "У вас переходный возраст, кончается детство... - сказал он. - А повзросление не в дерзости или грубости должно проявляться, а в рассудительности, самостоятельности. Вот и смекайте, что к чему..."
А я, наверное, нисколечко не изменился. Ничего такого не заметно и у Вити. Хотя нет, Хмурец как раз стал и более рассудительным и самостоятельным. И он, и я уже не преклоняемся так перед Гришей.
ДРУЗЬЯ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ
Уже который день на небе ни облачка.
Жара...
Воробьи и голуби лезут в лужи у колодцев, топчутся, бьют крыльями по воде. Куры прячутся в тень, купаются в песке, в золе.
Промчится по улице машина, и туча пыли надолго повисает над садами, огородами. Густой, перегретый машинный дух вызывает тошноту, головную боль.
От всего этого мы сегодня спасены. Мы сегодня в амбаре, тут прохладно.
Где-то монотонно гудят-дышат вентиляторы, прогоняют воздух через толщу зерна...
Посреди амбара площадка чуть не с волейбольную размером. На этой площадке детворы, как муравьев: и наш отряд, и еще два. Кто лежит на животе и болтает в воздухе ногами, кто прилег боком, кто поджал ноги по-турецки. Около каждого что-нибудь разостлано, около каждого мешок с рожью и жестянка из-под консервов, коробочка или стеклянная банка - для "рожков".
Я и Гриша лежим напротив друг друга и перегребаем зерно. Наш мешок повален на бок, мы выгребаем из него зерно на подстилку. У других мешки стоят рядом, надо чем-то набирать, рассыпать перед собой. Волокита!
Когда мешок кончается, я или Гриша цепляем его на ступни и раз-раз-раз! - заталкиваем рожь назад. Наловчились, таская кострицу.
А Витя устроился с комфортом. Поставил столик дядьки Нестера, кладовщика (столик - три доски на козлах), вбил в край стола гвозди,
Витя сегодня не Витя, а хан Батый: вместо глаз - щелки. Все утро он возмущался, почему так несправедливо устроен мир.
– Ты чего скалишься? - набрасывался он на меня. - Тебя или Гришу пчела хоть под самый глаз ужалит - никакого следа! А меня в пятку - и готово: пухнет лицо!
Дядька Нестер - невысокий, уже в годах человек. Топает и топает по амбару. Вот он катит перед собой смешную тачку на двух малюсеньких колесиках-подшипниках и с козырьком. Ставит эту тачку торчком вверх около мешка, подбивает козырек под низ. Кувырк! - лежит мешок, как откормленный поросенок, на тачке, а Нестер везет его поближе к выходу, где уселась на мешке Хмурцова бабка и зашивает большущей иглой, "затаривает" мешки, цепляет этикетки. Дядька Нестер и ребятам подвозит мешки, забирает другие, с чистым зерном. Только я и Гриша подтаскиваем свои мешки к бабке сами.
Нестер принимает мешки с зерном и от двух взрослых парней, которые привозят их с тока и легко швыряют с воза на длинное, на весь амбар, и высокое крыльцо-помост. Потом парни переступают с телеги на помост и, словно играя, укладывают мешки на весы, с весов относят в ам-Сар. Дядька Нестер выдает им квитанцию, и они уезжают.
Как только у Нестера свободная минутка, он хватается за перо, заполняет этикетки. Достается ему сегодня!
К полудню, когда мы уже наработались, у дверей вырос Петя Горохов. Помаячил немного, всматриваясь через темные стекла очков, - а может, считал, сколько нас здесь?
– Всеобщая мобилизация... А я только сейчас вырвался, - сказал он, адресуя эти слова, наверное, нам.
– А как же вишни?! - "перепугался" я.
– Ну их... Пусть хоть все скворцы пожрут...
– Мы склоняем седые головы перед вашим героическим подвигом! - с пафосом продекламировал Хмурец.
– "Профессор, снимите очки-велосипед!" - добавил Гриша.
Горохов и не думал снимать очки. Наоборот, еще плотнее надвинул на курносый нос. И тогда я догадался: прячет синяк под глазом. Успел вчера Гриша ему не только нос расквасить...
Петя о вчерашнем ни слова. Интересно, нажаловался он кому-нибудь или нет?
– Кто тут профессор? Где профессор? - подкатил свою тачку дядька Нестер. - А, ветеринара хлопец... Вот ты, грамотей, и нужен. Садись вот сюда, к Хмурцу, если пришел помогать. Вам не тесно будет вдвоем? Вот ручка, бери, смотри на готовую этикетку и заполняй. Тут все сказано - какая репродукция, какой сорт, номер партии.
Горохов сразу заважничал, оттопырил губы.
Нестер привез ему и поставил "на попа" у другого конца стола мешок зерна - вместо табуретки. Петя повертелся на своем сиденьи, заглянул в банку, куда Хмурец бросал "рожки" (там собралось их уже с полгорсточки), о чем-то пошептал сам себе. Вскочил, забегал по площадке, заглядывая каждому в посуду.