Земля ягуара
Шрифт:
— Как Дмитрий Донской?
— Не совсем так. Победы Влада были хоть и славные, но мелкие. Сотня там, сотня здесь. Но дело свое они сделали. Тогдашний султан Мехмед Второй понял, что силой с Владом не сладить, негде тут в горах с большим войском развернуться. Вот он и задумал хитростью действовать, через окрестных князей. Кому денег дал, кого запугал, кому убийц подослал. В итоге остался князь один, без друзей, без соратников. Султану того было и надо. Хотел он свергнуть Дракулу, а на его место посадить братца-предателя Раду Красивого. Тот, даром что лицом красен, трус вырос отъявленный и златолюб, мать родную на богатство обменял бы, если бы не померла она к тому времени. Даже ислам принял, чтоб, значит, султану верность свою доказать. Валашский князь понял, что одному ему с таким врагом не сладить, и кинул клич европейским домам. Мол, выручайте братцы-христиане, а то съедят нехристи. Те на
— И что? — спросил юноша, зачарованный его рассказом.
— И остался князь с врагами один на один, — грустно ответил воин. — Он был в печали, но не сдавался. Призвал в армию всех мужчин старше двенадцати лет, жег деревни, чтоб врагу нельзя было пополнить запасы продовольствия, кидал в колодцы мертвых коней и коров, нападал из засады, подстерегал у переправ. Пленных — на кол.
— О! — воскликнул Ромка. — Значит, правду говорят? Не зря его «сажающим на кол» прозвали?!
— Прозвать-то прозвали, но сами османы. Водружал он на кол не всех, а только пленных турок, и казнь эту у них же и взял. Уж те-то сажальщики были знатные, мастера своего дела. У них люди сутками на тех колах мучились. Но много было турка, и дошел он до самих стен Тырговиште, столицы княжества, лагерем встал, костры развел. А Дракула вместе с семью тысячами своих воинов их опередил. Из города выехал да и вдарил по лагерю, когда не ждали. Чуть до самого султана не добрался. Мехмед успел улепетнуть, а воины его растерялись, врассыпную бросились. Тут-то валахи их и порезали. Тысяч пятнадцать, говорят.
Ромка присвистнул, представив эту сечу.
— После кровавой ночи султан с испугу вернулся обратно в свой Стамбул, оставив часть войск Раду Красивому, чтобы тот сам боролся за свой трон, — продолжал Мирослав. — Но даже не предательство брата было страшно Владу. Страшнее было предательство друга. Король Матьяш сговорился с Раду и всем своим войском ударил в тыл Дракуле. Тот вынужден был отходить в Трансильванию. Прикрыв спину горами, он мог там стоять очень долго, поэтому его недруги предложили переговоры. Когда Влад пришел в стан бывшего друга, тот приказал арестовать его, обвинив в тайной переписке с Турцией. В письмах, якобы перехваченных мадьярами, Дракула будто бы молил султана его простить, предлагал свои войска для похода на Венгрию и много чего сверх того. Писем этих никто в глаза не видел, но Влада арестовали, заковали в цепи, отправили в венгерскую столицу Буду, что на высоком берегу, за деревенькой Пешт, и без суда праведного заточили в острог. Там он просидел около двенадцати лет. Говорят, его пытали, заставляли подписать бумаги с клеветой на самого себя, но Влад еще в юности побывал у османов в плену. Захудалому европейскому монарху и присниться не могло то, что он там пережил. Князь вытерпел, не оговорил себя, не поставил подпись, и проклятый Корвинус был вынужден выдумывать другие обвинения. Он лично рассказывал о злодеяниях своего вассала. Показывал всем документ, в котором говорилось о кровавых делах великого изверга, правда, читать его никому не давал. В нем говорилось о десятках тысяч замученных крестьян, впервые появились заживо сожженные бродяги, посаженные на кол монахи. Из того документа вышла и сказка о том, как Дракула приказал прибить гвоздями шапки к головам иностранных послов, и прочие истории. Подкупленные или запуганные сказители слагали легенды, сравнивая валашского князя с Иродом и прочими тиранами древности. Говорили, что во времена его правления Валахия напоминала лес из людей, посаженных на кол, совершенно не заботясь о правдоподобии своих рассказов. Ну где ты видел в этой чахлой Валахии селение, в котором можно набрать двадцать или тридцать тысяч человек, чтоб на кол их посадить? В столице-то отродясь столько не было, даже с окрестными деревнями. А потом этот Корвин устроил полный балаган. Художник Михаэль Бехайм клепал на основе доноса гравюры, изображавшие кровавого тирана, а король рассылал их по всему миру. Они у Гутенберга станок купили и книг под названием «Об одном великом изверге» напечатали больше десяти тысяч.
— А зачем они это делали, дядька Мирослав? — удивился Ромка. — Ведь Влад-то, получается, герой?
— Герой! Местные его до сих пор так его и зовут. И болгары, которых он от османа спас, и многие венгры. А сделали зачем? Да из-за денег, говорят. Мол, дал папа римский
Ромка удивился. Он в первый раз видел столько страсти на лице воина. А правда ли, что он с севера, как князь Андрей полагал? Может, Мирослав, как и он сам, сын какого-нибудь дворянина, например валашского, сражавшегося бок о бок с Владом? Или скорее внук. А что волос светлый и глаз голубой, так и не такие чудеса в природе бывают.
— Дядька, а что дальше-то с Владом случилось? Его убили?
— Нет. К счастью для Влада, старый папа помер, а новый не знал или предпочел забыть о должке Корвина, зато знал о полководческих талантах Влада. Он надавил на венгерского короля, и тот выпустил Дракулу из застенка, правда, князя вынудили перейти в католическую веру и жениться на двоюродной сестре Матьяша. Да, того самого, который еще недавно честил Дракулу кровожадным змием. Обретя свободу и собрав армию, Влад вернулся в Валахию, освободил ее от османов и снова поднялся на престол.
— Так все закончилось счастливо?
— Нет, — снова нахмурился Мирослав. — Много врагов было вокруг князя. Его убили через пару лет. Голову передали в дар турецкому султану, и тот приказал выставить ее на одной из площадей Константинополя. Обезглавленное тело подобрали монахи монастыря Снагов, что неподалеку от Бухареста, и похоронили по православному обычаю.
— Но это же бесчестно! Как они могли? Как король мог?!
— Это политика, Ромка, и сила печатного слова. Знаешь, чем прославился король Матьяш?
Ромка отрицательно покачал головой.
— Просвещенностью и гуманизмом. «Со смертью короля умерла и справедливость», — причитали придворные летописцы. Или вот молдавский князь Штефан, тоже обманувший Дракулу и посадивший на кол две тысячи молдаван, румын и цыган. Его прозвали Великим и Святым. Так что ежели назовут кого Мудрым или, скажем, Грозным, ты сразу не верь, поинтересуйся, по делам их так назвали или из-за звона золота в карманах летописцев.
Темный задок кареты с притороченными сумами в последний раз мелькнул меж высоких буков и скрылся из виду. Высокий человек с колючим взглядом голубых глаз и черными как смоль волосами, по горло закутанный в плащ, оторвался от подзорной трубы и спрятал ее за пазуху. Он надел на голову шляпу с широкими полями, скрывающими лицо, сдернул с ветки уздечку и легко, почти не касаясь стремени, вскочил в седло. Стукнув в бока каблуками, всадник бросил норовистого жеребца в галоп. Следом за ним из леса выехали четыре темные тени в таких же шляпах.
Скрипя несмазанными втулками на деревянных осях, карета въехала в ворота, проделанные в невысокой стене из нетесаного камня.
— Вот и гостиница. — Мирослав потянулся до хруста в костях. — Ты иди место займи, а то суббота сегодня, местные, небось, все столы заполонили. А я к коновязи. Пригляжу, чтоб цыган лошадей почистил, да скарб проверю, потом о ночлеге договорюсь.
Ромка распрямил ноги и спрыгнул на притоптанную траву, густо покрывавшую двор. Он поправил перевязь с заковыристым узором, подаренную князем, и осмотрелся. Судя по отсутствию других экипажей, о свободных местах беспокоиться не стоило.
Юноша выдохнул ртом белесый пар — к вечеру на высокогорье холодало, и пошел к двухэтажному дому, построенному из того же камня, что и забор. Он втянул носом вкусный запах хлеба, долетавший из небольшой пристройки, и заглянул внутрь.
На первом этаже была трапезная, все пространство которой занимали сколоченные из досок столы и грубые лавки, отполированные многочисленными задами. В углу уютно постреливал сырыми дровами камин. Пламя, вырывающееся из топки, обрисовывало на полу светлый полукруг и бросало сполохи на и без того красные лица троих выпивох, смахивающих не то на крестьян, хорошо заработавших на продаже последнего урожая, не то на сильно обтрепанных купцов.
Они пили что-то из глиняных кружек, короткими лезвиями пластали запеченного поросенка и запихивали в рот куски мяса, заедая их ломтями темного хлеба. Жир брызгал на их красные лица, стекал в рукава домотканых рубах, брызгал на головные уборы, которые они почему-то не сняли за столом, и неопределенного цвета панталоны. По загривкам этих людей стекали потоки пота. Иногда кто-то из них что-то выкрикивал, а остальные принимались гоготать, на Ромкин взгляд, чересчур громко. Казалось, своей похвальбой и грубостью они хотят заполнить пустоту залы и разогнать мрак, притаившейся в невидимых углах.