Земля забытых фантазий
Шрифт:
Свой терем Фёдор поставил возле леса. Чтобы жене будущей ближе было к родне в гости ходить после свадьбы. Высокий получился терем, просторный. Будет, где детишкам резвиться. Окна резными ставнями украсил, порожки огородил перилами с завитками. Мечтал Фёдор о том дне, как войдёт в дом молодая жена, как заживут они ладком, хозяйство разведут, детей народят. Свадьбу сыграли шумную да пьяную. Гости столько пели и плясали, что на гуслях-самогудах лопались струны.
Первый год семейной жизни прошёл в любовном угаре. Потом Лизка народилась. От отца Лизе достались пшеничные густые волосы и синие глаза. В остальном девочка росла настоящей кикиморой, как её мать: к хозяйству непригодная, упрямая и капризная, одни наряды на уме. А через несколько лет Васька родился. Тот уж был копией
А Любаня сказала, что рожать больше не будет. Косу отрезала и волосы в чёрный цвет покрасила. Готовить так и не научилась. Выписала по серебряному блюдечку кучу скатертей-самобранок, на любой случай. Как Васька в школу пошёл, Любаня открыла в городе салон красоты и улетала в ступе туда на весь день. Бизнес есть бизнес. Фёдор молча вздыхал. Права была мама, когда плакала о не испечённых хлебах и не вышитых невесткой рубахах.
Фёдор не жаловался. Но иногда ему до боли в сердце хотелось, чтобы Любаня надела вышитую рубаху и сарафан, вместо новомодных платьев. Чтобы поставила тесто на пироги с грибами или малиной. И чтобы коврики на полу домотканые… И детей ему хотелось ещё бы пять-шесть.
Иногда Фёдор сам ставил тесто для хлеба в деревянной кадушке. Накрывал его любовно рушником. Тесто ведь живое и если не дать ему ласки и тепла, то хлеб получится низкий и тяжёлый. Фёдор вставал ночью, чтобы обмять руками лезущее из кадушки тесто. Утром он топил печь, когда рассвет ещё только-только розовил небесную кромку. А потом ставил хлеб в печь, приговаривая древний заговор, с каким ставила в печь хлеб его мать. И хлеб у Фёдора всегда удавался. Соседи открывали окна, чтобы впустить в дома румяный, с поджаренной корочкой аромат свежего хлеба. Аромат плыл в туманной дымке, мешался с петушиным рассветным кукареком и запахом зеленеющих садов. Фёдор отламывал горячую горбушку, обильно натирал её молодым чесноком и посыпал солью. Наливал из глиняного кувшина холодное молоко. Откусывал тёплый хлеб, запивал молоком и жмурился от удовольствия, как кот на солнцепёке.
От запаха просыпалась Любаня. Она приходила на кухню босая и растрёпанная. В её чёрных волосах за ночь отрастали зелёные листья. Они у всех кикимор в волосах росли. Даже у Лизки, хоть волосы её и не были зелёными от рождения. Любаня молча отщипывала кусочек мякиша, жевала. Потом доставала из шкафа салфетку для утренних завтраков, расстилала её на столе. На салфетке появлялась чашка с горячим новомодным кофе. Фёдор однажды пробовал эту горькую коричневую жижу и не понимал, почему Любаня повторяет эту пытку каждое утро. Любаня пила кофе молча. Она не любила утро. Потом она шла приводить себя в порядок. Становилась перед большим зеркалом и властно требовала: «Свет мой зеркальце, скажи…»
Матовая поверхность зеркала переливалась и начинала воспроизводить отражение. Раздавалось тихое хихиканье.
«Посмейся мне тут! Заставлю перечислять кто на свете всех милее в алфавитном порядке!» – грозила Любаня. Зеркало переставало хихикать, а Любаня принималась выдёргивать из волос наросшие там за ночь листья.
Потом все разбегались по своим делам. Любаня – на работу в город. Садилась в ступу и летела выше всех. Лихачила. Васька уходил в школу за знаниями и очередным синяком под глазом. Лизка упархивала на какие-то курсы или к подружкам. Школу она закончила, а замуж ещё не пристроили. Вот и маялась от чрезмерной свободы. К шестнадцати годам Лизка расцвела и по праву считалась первой красавицей на деревне. Только вот матери отговаривали своих сыновей от женитьбы на кикиморе. Можно было отправить Лизу в город, продолжать учёбу. Но её желание учиться растворилось в воздухе вместе с серебристым звоном школьного выпускного колокольчика. Мать Фёдора укоризненно качала головой, глядя на внучку.
Фёдор после завтрака шёл на конюшню. Сначала он разводил коньков-горбунков на продажу. Городские их хорошо брали. Коник компактный, умный, может летать при надобности. Потом, когда мода началась на стихописание и картиномалевание, стал разводить Федор пегасов. Крылатые кони были своенравны и вдохновение несли только при тщательном уходе. Могли долго капризничать
Лизина светёлка была отделана в розовых тонах: весёленькие розовые в цветочек занавески, розовые салфеточки, розовое покрывало и розовые наволочки на подушках. Множество мягких игрушечных зверюшек сидело, висело и лежало по всей комнате. Лиза уже не считала себя маленькой, но избавиться от игрушек не могла. Большое зеркало в розовой раме было самым часто используемым предметом в интерьере комнаты. Если бы зеркала могли спускаться ночью в пустую кухню, чтобы попить чаю после трудового дня и посплетничать о владельцах, Лизино зеркало оставалось бы в комнате, сославшись на жуткую усталость. Стоило Лизе оказаться в своей комнате, как зеркалу тут же находилась работа.
– Свет мой зеркальце, скажи, какой у меня рейтинг в нашей деревне? – девушка перекинула косу через плечо и провела по ней рукой. Коса у Лизы – загляденье! Волосок к волоску, густая, с золотым переливом, по всей длине толстая. Не то что у Катьки: не коса, а охвостье какое-то.
– Первая красавица, – привычно отозвалось зеркало.
– А в городе? Нет, нет, не говори… В прошлый раз перечисляло пять часов, – она взяла с комода серебряное блюдце и золотое яблочко, легла на кровать. – Катись золотое яблочко по серебряному блюдечку, покажи мне новый фильм Бабая, про Настоящих Мужчин.
Яблочко стало крутиться по блюдечку и скоро на его дне появилась чаща лесная, непролазная во всех подробностях. Из чащи торчали горные пики. Бархатный мужской голос за кадром мистическим тембром заговорил: «В самом сердце Центрогорья, там, где не ступала нога живого существа, расположено поселение Настоящих Мужчин. Никто ещё не проникал в него. Настоящие Мужчины никогда не выходят за пределы поселения. Это рождает множество домыслов, говорят даже, что их вовсе не существует…»
Голос лился и обволакивал. Лиза никогда не видела, как выглядит Бабай, снимавший мистические документальные фильмы, но голос его будил в Лизе что-то взрослое и любопытное. Она могла слушать его часами. Лиза пересматривала каждый фильм по многу раз и мечтала однажды посетить все эти удивительные места, о которых рассказывал Бабай.
Настоящие Мужчины никак не общались с жителями Земса, не вели торговлю. Их территория была закрыта для других обитателей. Самвсевидал категорически отрицал возможность такого поселения. В учебниках географии других стран об этом поселении тоже не упоминалось. Дело в том, что Настоящие Мужчины не были совсем уж изгнаны из человеческого мира. Иногда человеческие женщины выдёргивали их из забытья своими мечтами, а потом возвращали, проштампованных как «все мужики козлы».
Иногда чей-то юный мозг, переевший любовных романов, вдруг начинал верить в существование Настоящего Мужчины. Тогда, где-то в центре Центрогорья, мужчина стирал с себя штампы и татуировки, оставленные предыдущей владелицей. Снимал ярлыки. Натирал мягкой тряпочкой свои рыцарские доспехи, брал букет белых роз, придавал взгляду загадочную томность и поселялся в сердце юной мечтательницы. Потом, через годы и множественные попытки найти этого самого Настоящего среди обычных, она избавится от мечты о Настоящем, вернув мужчину обратно, увешанного ярлыками типа «все мужики одинаковы», «все мужики козлы» и прочее. Возможно, ещё оставит пыльный след своей изящной туфельки на сверкающем доспехе пониже спины рыцаря.