Земля зеленая
Шрифт:
Потянулась бесконечная железная решетка, укрепленная на кирпичных столбах. За решеткой — парк, заросший старыми соснами, липами и каштанами, захламленный каким-то неубранным строительным мусором. А это длинное трехэтажное здание, с зарешеченными нижними окнами и маленькими лавчонками в проходах, — должно быть, Агенскалиский базар; по описанию Андрея Осиса и его можно узнать. Над дверью углового дома на Большой Лагерной улице висела на железном крюке вывеска, — франтоватый господин с закрученными вверх усами и с прилизанным пробором, над рисунком надпись: «Friseur», по-русски «Парикмахерская». Должно быть, франт, изображенный на вывеске, своей блестящей куафюрой заставил Калвица призадуматься и пощупать затылок. Вообще-то он носил
— Если парикмахерская открыта, — сказал Калвиц, — следовало бы зайти подстричься. А то мы действительно будто из Сунтужскнх лесов вылезли.
Парикмахерская была открыта. Из нее вышел чисто выбритый господин, ощупал лицо, стараясь не попортить нафабренных и закрученных усов. Калвиц остановился у окна посмотреть. За стеклом стоял вылепленный из какой-то массы бюст важной персоны с пышными седыми волосами и гладко зачесанными бакенбардами. На косяках и подоконнике выставлены бороды, усы, косы. Наверху висел плакат: «Здесь даются напрокат парики для костюмированных балов и провинциальных театров».
Андр тоже считал, что следует подстричься, — Анна успела шепнуть ему, что теща Андрея страшная придира, не любит вахлаков. Побаивался он и рижских лавочников, заносчивых приказчиков. Об их заносчивости и зубоскальстве Осис и Мартынь Упит в свое время много рассказывали.
— Кажется, это какое-то немецкое заведение, — попробовал отговориться Андр. — Умеют ли там по-латышски говорить?
— Ну, ты же учился немецкому языку, — напомнил Калвиц.
Андр действительно учился и читал довольно хорошо. Но разговорной немецкой речи Пукит не находил нужным учить, требовал, чтобы вызубривали отдельные слова и фразы из «Переводчика» Шписа. [96]
96
Речь идет о составленном учителем Я. Шписом учебнике — «Переводчик, или Первый помощник детям, изучающим немецкий язык».
— Как знать, пустят ли нас с такими тюками? — сомневался Андр.
— По лбу не ударят! — ответил Калвиц, почти рассердившись. — Видишь, на чистом латышском языке написано: «Даются напрокат». Значит, охотно берут и латышские деньги. Черт побери, разве не сами латыши выстроили эту Ригу?
Он перехватил куль под мышку и пошел к двери с таким видом, словно хотел сказать: ну, попробуйте только ударить по лбу! Наискось стеклянной двери золотыми буквами, с широкой чертой под ними, выведено: «Aug. Rentz». Чувствуя, как сильно бьется сердце, Андр протиснулся со своей ношей вслед за отцом. Тугая дверь громко хлопнула за спиной.
По лбу никто не ударил. Первое, что Андр увидел, был лист желтой бумаги в роскошной золотой раме с надписью: «Amtsbrief — Свидетельство». Внизу множество витиеватых подписей; с нижнего правого угла свисала на шелковых шнурках зеленая восковая печать, величиной с серебряный рубль. Рядом — красивая картина, но Андр не успел ее рассмотреть.
Три зеркала, высотой до потолка, украшенные стеклянными рамами, слепили глаза. Перед одним сидел какой-то господин, далеко откинув на спинку стула голову, с густо намыленным подбородком. Над ним трудился парикмахер, ловко работая подвижными пальцами. Он был в белоснежном халате, голова лысая, как у Мартыня из Личей, рыжеватые усы торчали кверху. На высоком, обитом кожей табурете сидел паренек, видный только со спины, и расчесывал медной гребенкой подвешенный к дощечке пучок длинных женских волос. Когда Калвицы, положив ношу у дверей, начали крутить в руках свои картузы, послышался голос:
— Вешалка для шляп у дверей. Повесьте и присядьте, пожалуйста.
Латышское произношение было понятным, не хуже, чем у большинства дивайских немцев. Говоривший сидел против зеркала, за столом, заваленным газетами. «D"una Zeitung» скользнула вниз, открылось полное лицо в очках, с пучками бороды по обеим сторонам подбородка. Круглый живот затянут в бархатный с крапинками жилет, по нему змеилась золотая цепочка. Конец дивана, где сидел господин, заметно вдавился.
Андр с отцом уселись на венских стульях. Толстый господин пододвинул ближе к ним кипу газет и журналов. Увидев «Балтияс вестнесис», Андр вытащил из стопы газету — оказалось, за прошлую неделю. Но читать все равно не мог; сердце не переставало колотиться, перед глазами рябили зеркала, всякие флакончики, коробочки, блестящие металлические инструменты. Андр покосился на стену — на красивой картине нарисован большой флакон, наполненный зеленой жидкостью, стеклянная пробка повязана лентой. Прочесть надпись, хотя она была выведена латинскими буквами, Андр не сумел, — должно быть, написано по-французски. На бутылке наклеена этикетка с изображением молодой девушки, лицо у нее такое же красивое, как было в свое время у Лиены, дочери Пакли-Берзиня. Андр посмотрел еще раз — сходство поразительное, только Лиена никогда не распускала волос по плечам и не втыкала в них розу…
Рыжеусый парикмахер брил подбородок своему клиенту, по временам бросал несколько слов по-немецки, не ожидая ответа, потому что собеседник не рисковал открыть рот, только мычал что-то сквозь сжатые губы. Парень в глубине комнаты сидел так, будто являл собой продолжение высокой трехногой табуретки: ни прямая спина, ни курчавый затылок не шевелились, только руки двигались, как машина, взмахивая медным гребнем. Толстый господин сложил «D"una Zeitung», снял очки и провел рукой по жидким, гладко зализанным волосам. По в одном месте волосы на затылке раздвинулись, и засверкала необычайно белая гладкая кожа — сразу стало понятно, почему он так зачесывался.
Несомненно, это был сам господин Ренц. Опытный мастер, он умел обращаться с клиентами и вступил с Калвицем в разговор. В данном случае о чем? Ну, конечно, о деревне. «Как там живется?»
Андр заметил, что глаза у отца сузились, что означало, что он насторожился, не начнет ли немец подтрунивать и не придется ли отбрить его в ответ как следует.
— Когда как, — ответил Калвиц уклончиво, еще не зная, спрашивают его всерьез или в насмешку. — Иногда лучше, иногда хуже, но в общем жить можно.
Но оказалось, что господин Ренц и не склонен подсмеиваться. Он родился и вырос в Кандаве [97] — это почти то же, что в деревне. Хорошо знал, что сейчас время уборки, и осведомился, какова нынче рожь. Ведь иногда случались поздние заморозки, могли погубить цвет, тогда урожай плохой будет.
Калвиц стал разговорчивее. Нет, нынче, как говорится, бог миловал. Даже в его лесном углу рожь отцвела хорошо.
Услыхав о лесе, толстяк совсем оживился: он очень любит лес, это его слабость. Что у них там растет, сосны или ели?
97
Кандава — городок в Курземе.
Клиент уже побрит. Усатый побрызгал на гладкое его лицо из зеленоватого флакона, как на картине, вытер полотенцем, похлопал по щекам клочком ваты, которую предварительно обмакнул в пеструю коробку. Комната наполнилась удивительно приятным запахом.
Парень, как подброшенный пружиной, соскочил с табурета, сорвал с побритого белую накидку и бросил в нижний ящик шкафчика. Когда в кресло сел Калвиц, достал с верхней полки другую, совсем свежую, и завернул в нее нового клиента.
— Вот уж настоящее мотовство, — усмехнулся Калвиц. — Прачка даром, конечно, не работает, а та была еще совсем чистая.