Земля зеленая
Шрифт:
Само собой разумеется, оба церковных старосты, сунтужский барин и Саулит оказались в хозяйской комнате. Отведав холодца и тушеной говядины, они принялись размешивать в стаканах грог, на их столе стоял и красный граненый графин ликера. Кое-кто за большим столом вытягивал шею, поглядеть, как в хозяйской комнате едят с тарелок вилками, взятыми напрокат у Миезиса. Мартынь Ансон топтался у дверей, будто случайно очутившись там, но его никто не позвал, и он, обидевшись, протиснулся за стол между Августом из Калнасмелтенов и Иоргисом из Леяссмелтенов, а за едой старался подслушать, о чем говорят сидящие рядом Иоргис и Лаура. Но тут нечего было подслушивать: Лаура только изредка цедила по словечку, — она ведь тоже не из разговорчивых, тогда как Иоргис в ответ лишь бурчал «да» или «нет» и глядел мимо нее на Зету Лупат, которая на этот раз сидела по ту же сторону, рядом с отцом.
Сам Ванаг только на минутку заходил в свою комнату к высокочтимым гостям, а большую часть времени проводил в людской, тем самым показывая, что на
В самом дальнем углу, у двери, высились, как два столба, Викул с сыном и усердно ели, но втянуть их в разговор было невозможно. Рядом с ними даже Андр Осис чувствовал себя смельчаком и шутил над Фрицем, постоянно подливая ему и чокаясь, хотя тот больше полкружки не мог выпить зараз. Проходя мимо, Ванаг укоризненно покачал головой, но подвыпивший сын испольщика только скалил белые зубы. С шурином Вецкалачем Бривиню совсем не повезло, — они с женой и сыном важничали, делали вид, что попали сюда только мимоездом и присели на минутку, вот-вот встанут и уедут. Юла как бы не замечала брата и с преувеличенным вниманием слушала, как старуха Яункалачей проклинала своего сына Яна: выманил у них усадьбу, а теперь гонит самих на Волчью гору. Сам Вецкалач пространно рассказывал Осиене про своего сына, который ни одного дня не ходил в училище, а все равно намного умнее учителя Саулита и лишь чуточку уступает приходскому учителю. Вот, к примеру, в календаре за этот год нашел, что в марте вместо первой четверти показано полнолуние. Мальчишка самодовольно слушал и поправил отца: чего он там мелет, эта ошибка была на апрельской странице, а не на мартовской.
Явно задетый неучтивостью Вецкалачей, хозяин Бривиней отвернулся. Мартынь Упит заметил это и, усмехнувшись, подтолкнул Зету Лупат — она, должно быть, не знает, какая между ними вражда? О, это целая история, и началась она давно, еще при старом Бривине.
Еще старый Бривинь собирался выкупать землю. Собираться-то собирался, да не мог, — денег не было. Откуда деньгам взяться, когда из корчмы не выходит, хозяйка весной коров за хвосты поднимает и с лошадей до Янова дня не сходит старая зимняя шерсть. А землю, хоть лопни, а выкупай, потому что старый Рийниек тоже собирался в имение, у него денег достаточно, он свое получил за рожь на Гравиевых холмах и за навоз, вывезенный на паровое поле. Тогда старик поговорил с лошадником Руткой, тот сразу согласился: отчего же нет, Бривинь расплатится понемножку, но за ссуду надо дать пуру овса, мешок муки, воз сена — у него в Клидзине ничего не растет. Старый Рутка до конца жизни хвастался: «Я старому Бривиню землю выкупил». Усадьба не хуже имения, но от Рутки Ванаги еще долго не могли избавиться. Иоргис Ванаг-то хотел поскорее сбыть с рук сестру, — у Юлы такой норов, что ни с одним человеком не может ужиться. Лизбете грозилась: «Либо она уйдет, либо я в Юрьев день вернусь к матери в Пале, этот драгун меня в могилу сведет». А куда ее денешь, батраки с ней и заговорить не смеют, а у хозяйских сыновей разное на уме. Тот же Калназарен, церковный староста, в ту пору как будто на нее поглядывал, да подвернулась эта айзлакстская — глаза с поволокой. И Фрицу из Мулдыней жена нужна позарез, мать почти ослепла, ни ткать, ни коров подоить, огонь на шестке развести и то ей трудно. Но как только услыхала про Юлу, так руками замахала: «Если только хочешь привести в дом бривиньскую Юлу, так сперва закажи мне гроб». На счастье попался Вецкалач, — хоть пьяница и шут, но готов жениться. Ему только нужны лошадь, две коровы и три сотни деньгами. Лошадь и коровы — это пустяки, а вот денег у Ванага нет, зато у молодого Рутки их без счета, и одолжить готов, но не больше двух сотен, а три — ни за что. И с тех пор, разъезжая по дворам, молодой Рутка еще больше, чем его отец, хвастался: «Это я Юле Бривинь закупил приданое».
Зета Лупат смеялась тихо, но от души, даже слезы выступили на глазах, и сам Лупат наклонился послушать. Мартынь Упит воодушевился. Несмотря на хмель, он понимал, что нехорошо болтать про хозяев, которых всегда так яростно защищал. Юла Вецкалач, словно услышав, что говорят про нее, уже повернула в эту сторону широкое, как у всех Ванагов, лицо с волосатой бородавкой под глазом, но Мартынь не мог остановиться, язык был сильнее его самого, он старался только говорить потише.
— С этой сотни и пошла вражда. Три года наезжали сюда Вецкалачи — либо сам, либо жена, — то подушную платить надо, то сапоги заказать или окрестить мальчонку. Вся волость смеялась, Рийниек в корчме глумился: «Пусть Бривинь к этой сотне еще колеса для телеги подкинет». Сам Вецкалач плакался у Рауды: с какой стати он должен клянчить в Бривинях, как Сауснис из богадельни. Если бы хоть жену получил, а то какого-то драгуна! Это еще у него доброе сердце, другой бы и не взял без пяти сотен. Мартынь соглашался, что Вецкалачу живется несладко. Ну, выпивает, — а кто же иногда не выпьет стаканчик водочки. Но если хозяину приходится выпрашивать у жены рубль, чтобы на ярмарку в Клидзиню поехать, это уж срам. Юла бегала за ним в корчму с палкой, как сумасшедшая жена Лунтского Рейзниека, но дома, когда он бревно бревном лежал на телеге, они с мальчишкой не раз избивали его. Стыд и срам, да и только. Теперь и Ванаг кое-что расслышал издали и сердито сверкнул глазами. Но где же было остановиться Мартыню Упиту, когда палейцы впервые слышали эту историю и слушали с таким любопытством.
Да мало ли из-за чего враждовал Бривинь с сестрой. Вот хоть из-за младшего брата Андра. Пришлось ему идти в солдаты, и ничего нельзя было поделать, — парень, как олень, ни лекарства, чтобы захворать чахоткой, не помогли, ни другие средства. Можно было откупиться. Ну, а где же взять Иоргису сразу пятьсот рублей? Одно ему и оставалось — поговорить с клидзиньскими лавочниками, они каждый год одного или двоих рекрутов переправляли в чужие страны. Ну и уехал в Америку. Пять лет ни слуху ни духу — старый хозяин до последнего часа не мог простить этого Иоргису и Лизбете. Потом Андр отписал письмо Юле и карточку приложил, а брату и снохе поклона не послал. Теперь Вецкалачи со дня на день ждут из Америки больших денег.
Об этом кое-что слыхали и палейцы, только все шиворот-навыворот у них говорили, что как раз Бривини ждут денег из Америки. Такой нелепости Мартынь Упит не мог допустить. Что он, не живет здесь, не знает всего как свои пять пальцев! Еще раз и еще доскональнее пересказал все, что случилось с Андром Ванагом, которому был почти ровесником. Рассказ, наконец, обернулся так, будто сам Мартынь с братом Бривиня были чуть ли не друзьями, и он помог ему сесть на пароход. Вот будет потеха, если Вецкалачам привалит этот миллион, тогда Бривиниете по меньшей мере поседеет.
И тут рассказ был прерван самым неожиданным образом. В комнате появился лошадник Рутка. Случайно, совсем случайно, проездом со стекольного завода, завернул он сюда, ничего не зная о похоронах Бривиня. Слыхал краем уха, что Осису к осени понадобится лошадь. Осис признался, что, верно, лошадь ему понадобится, но теперь речь не об этом, а нужно выпить на поминках. Долго ломался Рутка, пока позволил себе усесться, — вынул сперва большие серебряные часы и, глядя на них, долго раздумывал. Он не был гордецом, ему все равно где сидеть, и, как человек нынешнего склада, не носил бороды, только усы; когда отодвинули наполовину опорожненные миски со студнем, против других кушаний возражать не стал. От грога отказался, водку пил охотно, да и осисовское пиво тоже; даже чистой кружки не попросил, а Лиена не догадалась сполоснуть. Никто из дивайцев не знал, почему его звали Руткой, так же как и старика, и какова была их настоящая фамилия.
Долго он не засиделся. А пока Осис на дворе помогал ему вывести запряженную лошадь, со стороны Озолиней, крича и распевая песни, в усадьбу ворвались трое парней — сам Ешка Бривинь с двумя товарищами по училищу. Все трое навеселе, на всех черные фуражки с тремя серебряными нашивками. Правда, Екаба Ванага пока не перевели в третий класс, потому он и занимался летом в надежде на осень, когда все равно придется нашить третью полоску.
Может быть, впервые за всю жизнь хозяйка Бривиней так густо покраснела, когда парни, широко распахнув двери, стуча ногами, ввалились в комнату, словно в корчму. Стащили с головы фуражки и сунули в карманы курток, но так, чтобы виднелись серебряные нашивки. Стараясь держаться на ногах, Ешка представил своих товарищей. Маленький, самый пьяный, с большим носом и выпученными телячьими глазами, — Свикл из Серенской волости, а стройный, красивый, словно бы заплаканный, — Блумберг, из Даудзевской. Они с самого утра начали собираться и обязательно поспели бы на кладбище, если бы не приехала сестра Блумберга с двумя подружками, и их никак нельзя было оставить. Ешка был ростом с отца, ширококостный — только в плечах поуже, с опухшим лицом, обросшим черной щетиной, с одутловатыми щеками, но голос басистый, грубый, а во рту словно каша, слова не разберешь. Пробурчав свое, он умолк, и больше никто его не слыхал. Блумберг тоже только мигал слезливыми мутными глазами да озирался по сторонам, должно быть пытаясь сообразить, в какую это корчму он попал. А Свикл, видно привыкший бывать на людях, говорил спьяна без умолку, громко заносчиво хвастался на всю комнату; однако не позволял себе глупостей и неприличий, — с первой же минуты завел пристойный разговор со стариками и шутил с женщинами. Бойкий на язык парень! Собравшиеся на поминки начали прислушиваться к его нескончаемой болтовне; непринужденное веселье на время оживило гостей, заметно посоловевших от ванаговского грога и осисовского пива.
Есть «штудентам» не хотелось, насилу выпили по стакану грога, зато Осису все время приходилось подливать им в пивные кружки. Увидев Зету Лупат, Свикл обратился к ней, совершенно пренебрегая ее законным соседом — тележным мастером, который сидел между ними. Тот обиделся, вылез из-за стола и, сунувшись туда-сюда, пошатываясь, опять двинулся к двери хозяйской комнаты — поглядеть, не найдется ли в конце концов места в компании, где ему по справедливости полагалось находиться с самого начала.