Земля Злого Духа
Шрифт:
– Тебя еще тут не хватало! Зачем пришел?
– К тебе, – моргнул отрок. – Я не буду мешать, даже говорить ничего не буду. Просто посижу рядом тихонько, да-а. Можно?
– А если скажу нельзя – уйдешь?
– Уйду. Во-он за то дерево.
– Тьфу ты! – Дева забыла про слезы. – Никак от тебя не отделаться! Ты чего такой прилипчивый-то, а? Не Маюни, а липучка, репей.
– Чего в хоровод не пошла?
Сказав, отрок весьма запоздало спохватился, что ляпнул лишнее. Вскочив на ноги, Устинья бросила с гневом:
– Иди ты к черту!
Плюнула, выругалась –
– Мы, православные девы, не такие, как ваши… грешницы. Эвон, разобрали уже казачин – ни стыда ни совести! Кто их потом замуж возьмет, таких…
– Возьмут, – несмело улыбнулся подросток. – Еще как возьмут!
– Это бесстыдниц-то?! Порченых?
– У нас и у ненэй-ненэць другие обычаи, да-а. – Маюни покачал головой. – Если у женщины много мужчин – это хорошая женщина. А если приходит гость, ему хозяин на ночь свою жену уступит!
– Тьфу ты! – снова заплевалась Устинья. – Пакость какая.
Отрок повел плечом:
– Просто народу мало – нужна свежая кровь. Иначе вымрут все, выродятся…
– И откуда ты про все это знаешь?
Девушка рассерженно прищурилась, однако не уходила, словно бы ее тут что-то удерживало. Любопытство? Или что-то еще?
– Я много чего знаю. Мой дедушка шаман был, да-а.
– Язычник… волхв!
– Ус-нэ… – тихо промолвил юный остяк. – А ты куда сейчас собралася?
Устинья сверкнула глазами:
– Не твое дело! И… как ты меня назвал?
– Ус-нэ. «Нэ» – по-нашему «девушка». А «Ус» – Устинья. Просто Устинья – длинно слишком, да-а. Можно, я тебя Ус-нэ буду звать?
– Хоть горшком назови…
– Давно хотел тебе кое-что сказать… Можно?
Девушка пожала плечами:
– Говори.
– Ты очень-очень красивая, Ус-нэ, – взволнованно прошептал Маюни. – Красивая, добрая, умная. Воистину, счастливым станет тот, кто введет тебя в свой дом! Я вот чуть подрасту и… Ой! – Подросток замялся. – Прости, если обидел, да-а. Я вашу речь неплохо знаю, да вот только обычаи у народов всех разные: что хорошо у одних, у других – худо, часто бывает так… А можно, я с тобой пойду? Туда, куда ты собралася. Сзади пойду, хочешь – совсем-совсем на глаза попадаться не буду, да-а.
Устинья неожиданно рассмеялась:
– Если я тебя не увижу – тогда зачем спрашиваешь?
– Хочу, чтоб ты знала, да-а.
– Ну, тогда пошли… или здесь посидим, у березы. – Девушка вернулась обратно, уселась рядом с Маюни на поваленный ствол, улыбнулась задумчиво. – Знаешь, как-то непонятно: здесь ни комаров, ни мошек нет. А должны бы во множестве виться – тепло!
– Я тоже заметил, что нету, – тихо отозвался отрок. – Но не ведаю, почему так. Аючей говорит, потому здесь и олени тучные – не зря ненэй-ненэць сюда на охоту ходят, хоть тут и людоеды-менквы…
– Тут не только людоеды, – вздохнула Устинья. – Тут и драконы, и, говорят, колдуны.
– Нет. – Маюни дернул шеей. – Здесь, на берегу, – только товлынги и менквы. Драконам и колдунам тут холодно… Ус-нэ…
– Чего тебе?
– Сказать хочу… Так хорошо сидеть с тобой, да-а. Завтра, как поплывем, снова речи своей учить тебя буду… и речи
– Да что я – дура? – обиделась девушка. – «Эква» – «бабушка», «ас» – «широкий», «ях» – «река», «эрве» – «озеро», «мисс» – «лес»… теперь знаю и «нэ» – «дева».
– Ты умная, Ус-нэ. Скоро совсем хорошо по-нашему говорить будешь.
В синем вечернем небе светили две луны: одна настоящая, серебряный молодой месяц, и вторая – притихшее на ночь фиолетовое колдовское солнце. Никто – ни казаки, ни Маюни, ни ненэй-ненэць – не знали: зачем и как светит оно, почему угасает на ночь, чтобы вновь вспыхнуть жаркой яркостью днем? Наверное, так удобно его хозяевам, злобным колдунам сир-тя… в существование которых молодой атаман как-то все меньше верил. Нет, были людоеды-менквы, были драконы – все это реальное и, можно сказать, уже хорошо знакомое зло, но вот о колдунах Еремеев пока лишь только слышал, но не видел ни одного. Что, если они вымерли? Если менквы сами по себе напали на ненэй-ненэць? Тогда золотой идол… он есть ли? Но ведь есть второе солнце – вот оно, ночью – словно сиреневая луна! Есть необычайное тепло, лето посреди северной суровой зимы… чудо! Несомненное чудо. Значит, есть и другое чудо – огромный золотой идол. Есть! Не может не быть! Иначе о нем с такой уверенностью не говорили бы.
…Многие казаки провели эту ночь с ненэцкими девами, поддавшись действу их чар. Да и что там было поддаваться-то? Предались греху с радостью… потом, правда, многие молились, каялись. А на следующую ночь – снова… да и не только ночью.
Подобное грехопадение, конечно же, не укрылось от глаз главного блюстителя добродетели – отца Амвросия и его «верного клеврета» послушника Афони. Последний и докладывал и с каждым днем – все больше и больше:
– И этот не выдержал… и тот… И главное, вот на кого бы не подумал… так и он!
Нехорошими мыслями своими, выбрав удобный момент, священник поделился с атаманом на борту струга. Подсел рядом на корму, перекрестился:
– Грешат казачины-то! С девами языческими плотским утешениям предаются, души поганят! Что-то надобно делать, Иване. Епитимью на всех наложить? Ты-то сам как мыслишь? Аль посечь прелюбодеев плетьми да избавиться наконец от греховных дев, прогнать?
Еремеев улыбнулся, погладив пальцами шрам: надо всем этим он размышлял и без отца Амвросия, и даже пришел к неким выводам, на первый взгляд странным, но… придумать что-то лучшее вряд ли бы кто смог. Даже отец Амвросий, человечище умный, начитанный, и тот совета спрашивал – чего уж про всех говорить?
– Думаю, ничего с ними делать не надобно, – негромко промолвил Иван. – Ни с прелюбодеями, ни, упаси Боже, с девами. Потерпим! Нет, епитимью для особенно наглых – надо, чтоб порядок был. Каются пусть, молятся чаще… ну а насчет плетей… думается, сие лишнее. До идола златого, так мыслю, уже недолго осталось. Можно и перетерпеть, лишь бы промеж собой из-за девок не передрались – вот то будем беспощадно карать.
– Не передерутся, грешники. – Отец Амвросий хмыкнул в усы. – Дев-то сейчас больше стало… тем боле язычницы-то – сами греховодны весьма.