Земля
Шрифт:
Город спал.
И море спало.
Тишину нарушали лишь шаги Тариела, гулко отдававшиеся на пустынной улице.
Тускло мигали уличные фонари.
Где-то закричал петух.
Скрипнула калитка.
В порту раздался короткий, прерывистый гудок.
Утренняя прохлада взбодрила Тариела, отогнала последние остатки сна. Он глубоко вдохнул воздух.
Остановился Тариел лишь у здания управления, открыл дверь и быстро поднялся на второй этаж. Он включил свет в коридоре, и сразу же в глаза ему бросилась дощечка с надписью: «Главный инженер». И вновь зазвучала музыка.
Тариел
Но Андро не было. Тариел не видел его. И не слышно уже звуков рояля, но, опасаясь, как бы музыка не зазвучала вновь, Тариел схватил трубку телефона и набрал номер начальника снабжения Лонгиноза Ломджария.
Лонгиноз приходил на работу раньше всех, но теперь даже для него было слишком рано.
Тариел знал, что Лонгиноз наверняка уже встал. Лонгиноз был не только начальником снабжения, но одновременно ведал и жилищными делами. Тариел собирался поручить Лонгинозу снять комнаты для рабочих стройки в Сакоркио, Набада, Кулеви, Чаладиди, Квалони, Сагвичио, Сабажо и Патара Поти. Но ведь об этом он уже договорился с парторгом. Нет, Лонгинозу Тариел звонил только потому, чтобы не оставаться в одиночестве: никому, кроме Лонгиноза, он не мог позвонить в такую рань.
Лонгиноз Ломджария был человеком дела и отдавался ему беззаветно, честно и неустанно. Лонгиноз без оглядки, щедро и искренне любил людей. Для друга он не пожалел бы даже последней рубахи. Своими кровными деньгами он не слишком дорожил и готов был отдать все, чем богат, но над государственной копейкой трясся, как наседка над цыплятами, и даже родному сыну и то не дал бы спуску, позарься тот на народное добро. Для рабочих он расшибался в лепешку, но доставал все необходимое хоть из-под земли. Радовался любой малости и даже по мелочам расстраивался неимоверно. Эту свою черту он не любил, считая ее серьезным недостатком, и не мог понять, родился ли он таким или жизнь его таким сделала. Несмотря, а может, и благодаря своей широкой натуре жил он небогато, но на это никогда не жаловался. Всем старался делать добро и это почитал за самое свое большое счастье.
Был у него брат. Одна мать их на свет родила, одна грудь их вскормила, в одной зыбке они лежали, но были похожи друг на друга, как волк на овцу.
Брат его работал в тепленьком местечке, но ему все было мало. Над Лонгинозом он все время подсмеивался, мол, мне бы твое дело, дом мой от добра бы ломился. На что Лонгиноз с обидой отвечал: «Кабы я твоим умишком пробавлялся да продал душу дьяволу, ни дня бы земля меня не носила».
На этой вот почве и не сложилось у них братство. У Лонгиноза душа болела за брата; как, мол, случилось, что у единоутробного моего брата ни стыда, ни совести. В свою очередь и Ипполит сердился: обделил, мол, бог братца моего умом да сметкой.
Начальник управления высоко ценил работу Лонгиноза. На стройку его привел Андро Гангия, готовый доверить ему даже собственную душу. Лонгинозову честность и преданность делу Тариел всем ставил в пример.
В одной руке
По голосу Тариела Лонгиноз понял, что тот чем-то взволнован. И сам встревожился тоже. Он быстро пересек двор и ворвался в сарай, где, по обыкновению, стоял его «конек». «Коньком» он прозвал свой мотоцикл. Благодаря мощному мотору мотоцикл развивал бешеную скорость. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, и стар и млад выскакивали на улицу, чтобы насладиться стремительным бегом Лонгинозова «конька».
Лонгиноз любил одеваться щеголевато, как говорится, с иголочки. Все сидело на нем так ладно и ловко, что невозможно было не залюбоваться. Оставалось только удивляться, как Лонгиноз ухитрялся всегда оставаться чистым и отутюженным в этой непролазной грязище болот, среди нескончаемой горячей пыли и непроходимой слякоти. Ведь он дневал и ночевал на работе, а одежде его все было нипочем — ни пылиночки, ни пятнышка грязи не заметил бы на ней даже самый придирчивый глаз.
Мотоцикл Лонгиноза, подобно петушиному крику, оповещал жителей о наступлении утра. Заслышав оглушительный треск мотоцикла, все пробуждались ото сна и торопились по делам. Ну, а те, кто мог позволить себе понежиться утром в постели, переворачивались на другой бок и продолжали прерванный сон.
Лонгиноз ловко вскочил на мотоцикл и с силой нажал на педаль. Мотор затарахтел. Лонгиноз круто развернул на месте покорную машину и с хлопаньем и треском помчался по улице.
Тариел Карда взволнованно ходил по кабинету. Заслышав накатывающий грохот Лонгинозова мотоцикла, он остановился возле окна.
Светало.
Солнце уже угадывалось вдали за горами. Облака, низко нависшие над горами, слегка порозовели, густой вишневый цвет разлился по свинцово-серому небу, перехлестнув через ломаную линию гор. Наконец вспыхнуло ослепительно багровое солнце.
Карда на миг зажмурился от нестерпимого сияния и отошел от окна.
На лестнице раздался торопливый топот Лонгинозовых сапог. Дверь распахнулась, и на пороге показался запыхавшийся Лонгиноз. От его взгляда не укрылись необычайная бледность начальника управления, его набрякшие веки и покрасневшие от бессонницы глаза.
Начальник снабжения заверил Тариела, что ни одна семья в Сагвамичао, Сакоркио, Сабажо, Кулеви, Квалони и Чаладиди не откажется сдать комнаты рабочим строительства, да что там комнаты, люди ничего не пожалеют ради земель. Ведь в этих селах землю ждут не меньше, чем в болотистых и малоземельных районах. Так что сомневаться не приходится — люди потеснятся, но рабочих устроят честь честью.
Ломджария вновь оседлал своего «конька» и, так и не успев позавтракать, пустился в путь.
Патара Поти он объехал стороной. Селение это находилось далеко от Чаладидского участка и его массивов. Ходить отсюда на работу пешком было невозможно. А автобусов и грузовых машин не хватало даже в городе.