Зенит Левиафана. Книга 2
Шрифт:
Сирона этого не знала, но тоже успела изучить своего врага. Она позволила третьей стреле Асвейг, выпущенной не слишком прицельно, пробить насквозь ее правую ногу чуть пониже бедра и тут же атаковала в ответ. Ее выстрел сорвал шлем с белокурой воительницы, та пьяно зашаталась, оглушенная, уявимая. Сирона опустила руку к тулу, где оставалась последняя стрела.
В это время на левом фланге берсерки Акселя сумели отбросить обороняющихся дальше линии баррикад. Притенам, чтобы сохранить строй, пришлось покинуть укрепленную позицию и отступить вглубь города. Но
Битва достигла апогея. Драконы, что сражались во тьме угольно-грозовых туч над призрачными птицами, которых смертные даже не замечали, на миг замерли, воззрившись своими неземными глазами на двух воинов, что готовы были нанести друг другу смертельные раны. Твари, бугрившиеся средь волн у пристани, распластавшие осклизлые щупальца вдоль хитинистых тел своих давних врагов, раскрыли пасти и наполнили морские воды мириадами пузырей от выпускаемого воздуха. Они кричали, инстинктивно чуя момент времени, которому суждено стать поворотным для этой Вселенной.
Аудун сжал меч Велунда обеими руками, занес его над головой и обрушился на своего врага, вкладывая в удар вес собственного тела и всю ту ярость, что клубилась в его сердце с момента битвы за Гелиополис. Белен успел выставить перед собой безымянный клинок, сработанный (хотя этого уже никто никогда не узнает) на далеком севере одним из величайших кузнецов племени круитни. Парень сжал теплую и мокрую от крови и дождя рукоять узкими ладонями и обратился единым монолитом, сотканным из несокрушимой воли к жизни и исступленного желания понять — кто он и зачем пришел в эту землю.
В тысячный раз за эту ночь сталь ударилась о сталь, выплеснувшись в потный и прогорклый сумрак битвы рубиново-золотым фейерверком. Притенский клинок в руке Белена треснул по кромке, а меч Аудуна раскололся в месте столкновения, брызнув в парня градом стальных осколков, которые вонзились в его широко раскрытые глаза, немилосердно калеча и уродуя их.
Аудун рухнул на него сверху и клинок, который Белен все еще сжимал в одеревеневших руках, вспорол его плоть у правой ключицы, где в кольчужном полотне зиял широкий прорез. Закаленная сталь легко рассекла кожу, мышцы, сухожилия, а потом и кость, в мгновение ока отделив правую руку Аудуна от содрогнувшегося во внезапной конвульсии тела.
Они закричали одновременно. Их крик заставил гром умолкнуть, а молнии перестали сверкать, будто стыдясь своего предвечного ремесла. Драконы, призрачные птицы и морские чудовища застыли, сжимая друг друга в смертоносных объятиях. Притены и нордманы замерли с клинками и секирами, занесенными для неотвратимых ударов, со стрелами, наложенными на тетивы изогнутых луков, с окровавленными кулаками, почти касавшимися вражеских лиц, которые ярость кровавой сечь обратила жестокими нечеловеческими масками.
Колесо войны на мгновение замерло, вкатившись на вершину горы, недоступной взору смертных. Еще один оборот — и оно полетит вниз, продолжит свой
А далеко-далеко внизу, у подножия той незримой горы, Аудун и Белен сплавились в клубок корчащейся плоти, под которой не осталось ничего, кроме боли и непонимания. Их кровь смешалась, а за ней смешались их мысли и души. И каждый все понял. Каждый все узнал.
Когда они поднялись из грязи и крови, едва стоя на ногах, одним лишь усилием воли поддерживая друг друга, то были уже не Белен и Аудун. Перед двумя безжалостными воинствами, в кругу огня, железа, мертвых и умирающих тел, стояли Карн и Мидас. Мгновением раньше — враги, не знавшие пощады. Теперь же — два глупца, обманутые судьбой и вновь застывшие плечом к плечу на пороге хаоса, который им предстояло исправить.
От пристани по хлюпающей каменистой земле шел человек. Он покрывал расстояние до своей цели широкими уверенными шагами, а его синий плащ, нетронутый дождем, колыхался за широкой спиной, распластываясь в стороны, подобно крыльям, но ни на миг не открыл того, что таилось под ним. Человек остановился перед Карном и Мидасом, у которых едва хватало сил, чтобы вновь не рухнуть на изможденную твердь, досыта напоенную кровью и человеческими жизнями в эту безумную ночь. Его левая рука, показавшись из-под плаща, потянулась к остроконечной шляпе, взяла ее за широкую полу и стянула вниз.
По плечам странного человека расплескались длинные прямые волосы цвета снега на рассвете, а его сапфировые глаза уставились на раненых воинов. Он был стар, чудовищно стар, но в нем ощущалась сила, способная в мгновение ока стереть с лица земли и пристань, и Арброт, и весь этот многострадальный континент. На родине его звали Одином, здесь он был известен как Эзус. Он бывал и в других краях, а его знамя с раскидистым серебряным ясенем на синем поле видели везде, где жил или еще будет жить людской род.
— Всеотец, — едва слышно прошептал Мидас, разбитые губы и распухший язык не позволяли говорить членораздельно. — Теперь я знаю.
— Всеотец, — прохрипел Карн, и вместе со словами из его рта вырвались кровавые брызги. — Теперь я помню.
— Это хорошо, — ответил Один, протягивая руку и касаясь плеча Карна. Затем его сухая, но мощная ладонь скользнула к Мидасу. Тот хотел отпрянуть, но у него не оставалось сил даже для этого элементарного движения. Однако когда рука Всеотца сдавила его плечо, фригийский царь внезапно почувствовал себя лучше. Боль не ушла, но стала терпимой, развороченная ключица перестала кровоточить. Мидас посмотрел на Карна и понял, что прикосновение Всеотца запустило в их телах неведомые регенерационные процессы, им обоим становилось лучше буквально на глазах.