Зенит

Шамякин Иван Петрович

С третьей батареи, стоявшей на берегу озера, передали марку: «Мессершмитт-110». Быстроходная машина. Маневренная. С крупнокалиберными пулеметами. Такой пират и от истребителей сумеет отбиться. Кузаев нервничал:

— Что там Сухнатов? Борщ еще не доел?

И тут доклад Савченко, из телефонной трубки — как из репродуктора:

— Самолет в зоне досягаемости. Позвольте открыть огонь!

— Открыть огонь!

Все четыре разрыва, словно белые, красивые в ясном небе, букеты, блеснули перед самым носом разведчика. Потом докатился

гром залпа. И уже тогда, когда «мессершмитт» резко спикировал вниз, долетели до КП слабые разрывы снарядов.

Самолет повернул на север и скрылся за облаками.

— Вторая! Вторая!

— Нет совмещения.

— Ах, такую вашу!..

— Савченко! Что замолчал? Где огонь? СОН твоя где? Спит твоя Жмур!

— Переходим на СОН! Огонь! — послышался в телефонной трубке хриплый голос командира третьей.

«Мессер» снова очутился в «окне», и белые букеты вспыхнули под самым самолетом — опасные разрывы, как рассказывали нам пилоты, — веер осколков летит вверх.

— Молодцы! — Возбужденный Кузаев бросил на планшет фуражку.

«Мессер» снова развернулся — на запад. Снова спрятался за облака. Но залпы батареи ухали с предельной частотой. Ритмично, слаженно. И вдруг радостный крик разведчика, наблюдавшего в бинокль:

— Горит! Товарищ майор! Горит! Пламенем!

Кузаев выхватил бинокль у Шаховского.

— Дай полюбоваться!

Но и невооруженным глазом видно стало, как «мессер» выбросил шлейф дыма в облака, пошел на снижение.

С громом, набирая высоту, пронеслось над нами звено «томагавков».

Под длинной полосой дыма в небе закачались две черные точки.

— В небе парашютисты! — доложил разведчик: — Двое!

— Муравьев! Покажи Сухнатову и его «кобрам» фигу.

Возбужденно смеялись офицеры, разведчики, связисты. Кузаев потер руки, сорвал с моей головы фуражку, подбросил в воздух.

— Молодцы! Какие молодцы! Вот нежданно-негаданно! Командира СОН — к награде. И Савченко!

Майор Тужников (только вчера получил майора) скривился: месяц назад, в Кандалакше еще, Ивану Савченко на партбюро записали выговор за то, что жил со своей подчиненной связисткой Ириной Мусаевой, красивой полутатаркой. Савченко не отрицал свою вину, только твердил, что любит девушку. «Он любит! Вы женатый человек. У вас жена», — почему-то излишне нервно возмущался Тужников. «Нет у меня жены», — мрачно отвечал командир батареи. «А где она? Где?»

Савченко не стал объяснять где. Вообще вел себя смело, независимо. Кузаев, когда Савченко вышел, не удержался — похвалил его: «Хороший у меня командир! А любовь, брат, штука такая. Каждый может споткнуться».

Выговор Савченко принял спокойно. А вот перевод Ирины на продовольственный склад, гнилую картошку перебирать, не мог простить ни Тужникову, ни Кузаеву. Как-то, когда я наведался на батарею, угостил меня спиртом, выпил сам и возмущался, упрекая заодно и меня: мол, сидел на бюро, слова не вымолвил.

Чудак!

Попробовал бы я, младший по званию, защищать его в таком деликатном деле! Было бы и мне!

… — Шиянок! Поехали со мной. Поздравим третью. Шаховский! Остаешься за меня.

Я заметил удивление на лице замполита, и мне стало неловко. Но с неожиданными решениями командира давно свыклись. И с его отношением ко мне свыклись тоже: часто давал проборку, но — отмечала Женя — любовно, по-отцовски. В конце концов, почему бы командиру не взять с собой комсорга — поздравить комсомольцев с удачей?

— Подверни на первую, — сказал майор шоферу командирского «виллиса».

Я догадался, почему на первую: в блоках бывшего лагеря размещались наши склады. Кузаев задумчиво курил.

— Стоп! К позиции не подъезжай. А то поднимут тревогу. Иди забери Мусаеву. Сделаем Савченко подарок. — И всмотрелся в меня, немного озадаченного. — Что ты глаза вылупил? Напишет замполит докладную в политотдел? — Вздохнул, растер сапогом окурок. — Ну да хрен с ним. Пусть пишет.

Ирина, москвичка, образованная девушка, никогда не была застенчивой и боязливой, не то что вологодские девчата, — разговорчивая, певунья. Но мое «Пойдем со мной» ее испугало. Она отвешивала пшено бойцу пулеметного расчета. Начальника склада не было, она не знала, что делать, кому передать ключи.

«Пойдем, пойдем быстрей, командир дивизиона ждет!» Это ее совсем испугало, даже побелели угольно-черные глаза. Но, увидев у машины веселого Кузаева, успокоилась. Лихо козырнула:

— Товарищ майор! По вашему приказу…

— Садись. Поедешь с нами.

В машине повернулся с переднего сиденья к нам с Ириной:

— Ну что? Все еще любишь своего старого дурака? Девушка ответила дерзко:

— Он не дурак! И не старый, товарищ майор! Кузаев засмеялся:

— Слышал, комсорг, что такое любовь? А ты ведешь профилактику против нее.

СОН стоит от позиции батареи вдалеке, чтобы сотрясение земли и воздуха от выстрелов не возбуждало, не разлаживало тонкую аппаратуру. Хитрая полька явно ожидала нашего приезда — кто-то, ясное дело, сообщил на батарею, — не успела машина остановиться, как расчет СОН был выстроен: десяток красавиц и один усатый гренадер — преподаватель математики из запасников третьей категории.

Ванда, блестя коленками, сделала три парадных шага навстречу командиру, вскинула руку ко все же модно сдвинутой пилотке.

— Товарищ майор! Расчет СОН занимается наладкой аппаратуры после ведения боевого огня по фашистскому стервятнику.

— Ну, спасибо тебе, дочка, спасибо, а я, грешный, после СОН-1 не очень верил в вашу технику. Лишним приложением считал. Спасибо. — Потряс Ванде реку, всматриваясь в ее порозовевшее от удовольствия лицо. И вдруг сказал: — Дай я тебя поцелую, умница. — Деликатно чмокнул в одну щеку, в другую и отступил в сторону, словно уступая дорогу мне. — Целуй ее, комсорг.