Зеркала Борхеса
Шрифт:
Шаман пододвинул к себе миски с песком, с пола яранги зачерпнул морщинистой ладонью пригоршню мусора и, бросив на край медного листа бурую косточку, приступил к объяснениям:
– Старая кость – наше стойбище. Это, – насыпал рядом с костью тонкую полоску бурого песка, – низкие сопки, идущие с заката на восход. Это, – он воспользовался песком жёлтого цвета, – Спящий ручей…
«Дедушка «рисует» географическую карту», – понял Алекс и заинтересованно пододвинулся к медному листу поближе.
Жёлтым песком шаман отмечал реки и ручьи, бурым – горные хребты, пятнышко белого песка на жёлтой полоске означало переправу,
На их глазах рождался самый настоящий картографический шедевр…
Они встали на рассвете, слегка перекусили, плеснули в бак бензина и приготовились продолжать маршрут.
Все обитатели чукотского стойбища, включая облезлых собак и маленьких детишек, вышли провожать гостей.
– Вижу – Светлая Тень над вами! – пафосно заявил на прощанье шаман. – Пусть всего у вас будет много! Детей, друзей, песцовых шкурок, воспоминаний об убитых врагах…
Теперь предстояло ехать по очень гористой местности. Лощины, распадки и седловины чередой сменяли друг друга. Приходилось пересекать скалистые участки, форсировать неширокие горные речки и ручьи. Иногда, встретив на пути непреодолимое препятствие, они возвращались назад, вылезали из машины и, ища объездные варианты, разбредались в разные стороны.
Закапал противный мелкий дождик. Алекс накинул на голову и плечи старенькую оленью кухлянку, закрепив её на шее ремешком из моржовой шкуры, а Айна укрывалась от дождя куском брезента.
Путешественники с трудом перевалили через очередной водораздел и угодили, как кур в ощип, в сплошной туман.
Туман был однозначно-подозрительный – молочно-белый (белее не бывает), очень плотный и вязкий.
«Обычный туман, он по земле полосами стелется», – жаловался усталый внутренний голос. – «А этот клубится, обволакивает и пульсирует, проникая под одежду и нагло залезая в кирзовые сапоги…».
Временами из тумана раздавались странные звуки: шорохи, вздохи, кто-то жалостливо подвывал, один раз даже собачий лай послышался.
Алекс тихонько пробормотал под нос:
На Чукотке – всё так странно.Дождик, мокрая земля.Лишь косматые туманыВыползают на поля.Выползают, занимая,Всё собою – на века.Белобрысой плотной стаей.Над туманом – облака.Кто там прячется, в тумане?Кто-то страшный и большой.Этот кто-то громко лает,Вой несётся над рекой…– Может, действительно, облако так низко опустилось на перевал? – предположила Айна.
– Да, какая разница, – вяло откликнулся Алекс, аккуратно слизывая с губ дождевые капли. – Что так, что эдак, а ехать дальше нельзя. На счёт «три», не успев даже пикнуть, улетим в пропасть. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…
Целый час полуторка простояла в вязком, слегка подрагивающем тумане. От влажности, царившей повсюду, у Алекса начался противный затяжной насморк, разболелась голова, заныла старая рана на левом плече, полученная ещё во времена службы во французском Иностранном легионе.
Когда туман слегка поредел, а видимость достигла десяти метров, они тронулись дальше. Через пятьдесят пять минут туман опять сгустился – остановились. Дальше так и пошло, словно по расписанию: час стояли в белых объятиях тумана, час ехали в призрачной полумгле. Стояли, ехали, стояли, ехали…
Потом стемнело, Алекс каким-то шестым чувством определил, что впереди притаилась смертельная опасность, и резко нажал на тормоз. Полуторка послушно остановилась в двух-трёх метрах от края обрыва.
– Всё, ночуем здесь, – решил Алекс. – Лучшего места, всё равно, уже не найдём.
Спали они в кабине полуторки. Вернее, полночи, исступлённо обнимаясь, дрожали от холода, а уснули уже только под утро.
Алексу снился песчаный берег моря, тёплый тропический ливень, нежные хрупкие плечи под мокрым ситцевым платьем, мягкие тёплые губы и долгие поцелуи под пляжным полосатым грибком…
– Просыпайся, мечтательный путешественник! – позвал звонкий девичий голосок. – Похоже, что мы вчера, слегка заплутав в густом тумане, проехались по кругу.
Алекс, заторможено протирая кулаками сонные глаза, выбрался из кабины.
От туч, дождя и тумана не осталось и следа: в голубейшем небе светило ярчайшее солнышко, лицо приятно обдувал тёплый ветерок.
Он подошёл к краю обрыва, который вчера только чудом не стал их хмурым могильщиком, и заглянул вниз.
«Да, метров триста пятьдесят до земли лететь бы пришлось», – боязливо поёжился внутренний голос. – «Многовато будет, как ни крути. Ладно, проехали… Что там Айна говорила насчёт – «по кругу проехались»? Узкая зелёная долина, посередине которой змеится светло-голубой ручей. А вон там – что такое? Ну да, стойбище чукотское. Только, похоже, другое. Во вчерашнем стойбище было восемь яранг, а в этом – только три…».
– Эй, профессор, – осторожно тронула его за локоть Айна и протянула подзорную трубу. – Глазами ничего не увидишь. В трубку смотри. Сразу всё поймёшь.
Алекс поднёс оптический прибор к левому глазу.
«Мать моржовую в печень!», – непроизвольно выдохнул обычно сдержанный внутренний голос. – «Пришла беда, откуда не ждали… Вокруг трёх яранг на земле беспорядочно разбросаны тела людей, собак и оленей. Даже и не тела вовсе, а так – отдельные обрывки и части тел. Кругом – лужи крови, сизо-алые внутренности, какие-то тряпки, шкуры, обломки досок, помятые кастрюли и котелки.… Вот оно даже как. Монстр, наверное, ночью подобрался к стойбищу и напал. Убивал всех, кто попадался ему на пути, рвал на части, круша всё и вся. Пять яранг снёс до самого основания, а три оставил целыми – видимо, притомился…».
– Ты, мечтательный профессор, трубу-то правее переведи, – болезненно сглотнув слюну, прошептала девушка. – На ручей…
Он, воспользовавшись советом, быстро нашёл искомое: из вод ручья – медленно и величественно – поднялась на задние лапы-ноги черная, уже почти знакомая пятиметровая (может, шестиметровая?), фигура.
Ньянг, резко передёрнувшись всем телом, отряхнулся от воды, зловеще потряс огромной башкой, внимательно посмотрел по сторонам, выбрался на берег, встал на четвереньки и неуклюже, смешно подбрасывая вверх широкий зад, целенаправленно затрусил по тундре – в очень правильно-выбранном направлении…