Зеркальная месть
Шрифт:
— Стреляешь по правой. Пять из пяти в «яблочко» — и я тебе верю. — Брагин выставляет на подставку пять патронов.
Я наконец нахожу цель. Грудная мишень чертовски далеко.
— Расстояние? — спрашиваю я.
— Триста.
— Из положения лежа? — надеюсь я на его «щедрость».
— Стоя с опорой о барьер.
Я облизываю губы, чувствую слева легкий боковой ветер.
— Мне нужно три патрона на пристрелку.
Брагин мотает головой и добавляет к пяти патронам только один.
Я не позволяю себе злиться. Я не позволяю себе спорить. Мое сердце должно биться тихо и размеренно. Хорошо
Я прицеливаюсь, задерживаю дыхание и в перерывах между ударами сердца, нажимаю на курок.
Брагин наблюдает сквозь зрительную трубу и не сдерживает сарказма:
— Отлично. Всего шестнадцать сантиметров вправо.
Его слова для меня так же далеки как звезды, которых я не замечаю. Я делаю поправку на ветер и стреляю. Пуля пробивает верхний сектор «десятки», которая по размерам действительно соответствует хорошему яблоку. «Чуть-чуть задирает вверх», — определяет мой мозг особенность винтовки и передает сигнал рукам. Новый выстрел — и дырка точно в центре «яблочка». Дальше механическая работа. Я пристрелялась.
Последний патрон с шипением падет в снег. Мои сплетенные в жгут чувства начинают возвращаться к обычному состоянию. Я слышу хруст под ногами топчущегося Брагина, ощущаю подмерзшие от холода пальцы, запах пороха витает в чистом воздухе, зрение, сконцентрированное прежде в точке, раздвигает границы.
Вот в диапазон моего взгляда попадает Брагин. В силу природной наглости он пытается скрыть удивление, но актер из него никудышный.
— А теперь поговорим об убийстве моей мамы. Ты ведь знаешь что-то особенное? — спрашиваю я.
Брагин трясет подбородком, суетливо возвращает мне «Беретту» и показывает, что лучше вернуться в клуб.
34
— Я во внутренних войсках служил. На Кавказ в командировки гоняли. То на три месяца, то на полгода. Некоторые наши бздели, а мне там нравилось — реальная мужская работа. Особенно когда приказ негласный вышел — живыми экстремистов не брать.
Брагин суетится вокруг стола с закипающим чайником.
— Может по сто грамм? — предлагает он, открывая шкафчик с бутылкой водки.
— Нет.
— А я приму. В командировках без этого никуда, ну и втягиваешься. — Он ловко одной рукой отвинчивает пробку, наливает стопку и залпом выпивает ее.
— Руку на Кавказе потерял?
— Ну а где же. Минно-взрывная ампутация.
— Почему крюк? Фильмов про пиратов насмотрелся?
Брагин наливает чай в большие кружки, прижимает крюком кусок сыра и кромсает тесаком неровные куски. Бросает их на тарелку и небрежно придвигает ко мне.
— Пираты не дураки были. Это же холодное оружие, которое всегда при тебе. — Брагин демонстрирует стальной крюк, сидя напротив меня, и неожиданно вонзает его в стол. Он тянет на себя руку, и на деревянном столе остается грубая борозда. — А если бы так в висок?.. Я же не песни петь на Кавказ ездил. Я служил. У меня орден, медали, и кровники, конечно. Некоторые грозились отомстить. Они могут и сюда пожаловать, поэтому я всегда начеку. Извини за «теплый» прием поначалу.
Брагин выпивает вторую стопку водки и впервые смотрит на меня оценивающим мужским взглядом.
— А ты ничего. Стойкая. Не то, что некоторые бабы… У меня ведь жена была, сын. Пока я там с террористами боролся и получал боевые, ее всё устраивало. А когда руку потерял и принес домой первую пенсию по инвалидности, она взбрыкнула. Ну и хрен с ней! Я теперь здесь, сослуживцы устроили. Я в стрелковом клубе и завхоз, и инструктор, и ночной сторож. И с сыном чаще вижусь, чем раньше. Чуть свободное время — пострелять к папке ездит. В общем, меня всё устраивает. Живу на отшибе и арсенал под рукой. Могу держать оборону до прибытия основных сил… Особенно, если рядом будет такая подруга, как ты.
Взгляд Виктора Брагина становится загадочным и томным. Видимо, я должна растаять и с придыханием «Я твоя!» и броситься ему на шею.
— Осади фантазию, вояка.
— Да я чего. Без всякой задней мысли.
— Ага, с передней. За чай спасибо, но я приехала сюда не за этим. Давай вспоминать 28 августа 75 года.
Брагин нервно трет культю, точно у него зачесалась живая рука.
— Август, время заготовок. Тогда все крутили банки: огурцы, помидоры, грибы, варенье, чтобы зимой было что пожрать.
— Ты не отвлекайся, Брагин.
— Я как раз по делу. Банки эти ставили в сарайки за домами. У кого погреб был, у кого так. А у меня батя был, как бы тебе объяснить… Короче, куркуль. Мне двенадцать было, пацан верткий, отчаянный, и батя подбил меня по чужим сарайкам лазить. По мне так даже в кайф — приключение. Замки я не вскрывал, лез через крышу. Отогнешь рубероид, пару гвоздей из доски вырвешь, доску сдвинешь — и вниз. Хитрость была в том, чтобы брать понемногу. Тут пару банок, там еще три — и доску на место, чтобы не заметили. В ту ночь, двадцать восьмого, я тоже этим занимался. Каникулы заканчивались, батя торопил.
— В сарае нашли Александра Демьянова с ножом.
— Да. Только он не убивал.
— Почему?
— Я видел его еще вечером, он пришел в сарай пьяным и заснул.
— Убил, напился и заснул.
— Нет. Ножа при нем не было.
— Ты мог не заметить.
— Нож принес позже другой человек.
— Другой? — меня охватывает волнение. — Как это было?
— Ночью я полез по сараям. Спустился в один, в другой — всё, как обычно. Банки я передавал отцу, он за сараями прятался. Сараи к лесу примыкали, удобно. А потом я услышал шаги и затаился на крыше. Я как раз сарай Демьяновых хотел переползти, там ведь Сашка спал, да и брать у них нечего, кроме гнилой картошки. Слышу, открывается дверь прямо подо мной. Я не из пугливых — отгибаю рубероид, чтобы посмотреть, как Сашку отец пинать будет, чтобы домой увести. Вижу человека. Странное дело, он осторожно крадется, явно опасается Сашку разбудить. Присел пред ним и что-то сует ему в ладонь. Я вначале не понял, что это было, только заметил, что длинное. Потом человек встал, прошел вглубь и сунул эту штуку в поленницу между дров. Тут-то я и увидел, что это нож.