Зеркало для невидимки
Шрифт:
— Я не могу.., так.., не могу, — Кох указал глазами на диктофон. — Язык не поворачивается.
Колосов снова зло усмехнулся, наклонился к задержанному:
— Ну, ответь мне. Только честно ответь. Ты что — псих, дурак, идиот, больной, полоумный?! Ну? Я тебя спрашиваю! Ты больной, ненормальный? Молчишь…
Нормальней всех вас, скажешь. Мозги в порядке — книжечки читаем-с… Книжечки, — он снова сгреб Коха за грудки. — Ты все мне скажешь, ублюдок. Все Как, что, по какой причине, когда, где, сколько эпизодов…
— Я.., мне трудно об этом говорить, я не могу..,
Колосов толкнул его к столу.
— Напишешь? Ладно. — Он вызвал конвой, попросил, чтобы принесли бумаги и ручку.
— Лучше в камере. — Кох затравленно смотрел на конвой. — Я один. Я там.., там напишу. Там!
— Два часа даю тебе на чистосердечное признание. — Никита глянул на часы — одиннадцать. — И запомни — по всем эпизодам полный расклад. И по тем, что раньше были, в других городах, во время Других твоих гастролей. — При этом пущенном наугад пробном шаре Кох побледнел как полотно. — И особенно я хочу прочесть четко и ясно — твои мотивы в убийствах Петровой и Севастьянова Черным по белому прочесть. А также обстоятельства поджога тобой севастьяновской машины. Обстоятельства и мотивы того, как ты разрывал и потом снова зарывал могилы. Обстоятельства и мотивы того, как ты разрубал вырытые тела.
Тут Никита осекся — дикий взгляд… Кох смотрел на него страшно.
— Через два часа, — пригрозил ему Колосов.
И задержанный вернулся в камеру.
Однако в назначенное время Никита в ИВС не спустился. Разговаривал с коллегами из отдела убийств, планировали, что же теперь делать дальше.
В половине второго из ИВС поступил звонок. Услышав новость, Колосов снова, как и после беседы со следователем, свирепо выругался.
— А вы куда смотрели?!
— Да мы же все по инструкции! Товарищ майор, он и содержится пока, как вы приказали, отдельно.
Но откуда же мы знали, что у него силища такая медвежья?
В камере у Коха все эти два часа, как докладывали Колосову конвойные, все было тихо. За ним время от времени наблюдали сквозь «кормушку»: он сидел на нарах, спиной к двери, и вроде бы что-то писал. Но…
Кох действительно обладал большой физической силой. Когда приехала «Скорая», Колосов сам лично осмотрел камеру. Правда, все по инструкции, никаких посторонних предметов. И лампочка под потолком забрана крепкой стальной сеткой. Но.., часть сетки вырвана.
— И как это он ухитрился куском проволоки вскрыть себе вены? — недоумевали врачи «Скорой». — Ведь обыкновенная железка…
Колосов выглянул в коридор: Кох — в лице ни кровинки, с перебинтованными запястьями, в окружении конвоя. Медсестра делает ему в предплечье укол. Оглядел с порога камеру — бетонный пол, заляпанный кровью.
— Никита Михайлович, гляньте-ка, — начальник ИВС протягивал лист бумаги. Алые строчки, даже рябит от них в глазах. Текст был написан кровью и ко всему еще по-немецки! Была даже подпись: Heinrich.
— Ну, как он? Жить будет? — спросил Колосов врача.
— Нас переживет. Правда, суицидные пациенты нередко вторую попытку делают. — Врач оглянулся на Коха, которого уводили конвойные. — Я б на вашем месте перевел его отсюда куда-нибудь.
Никита
В кабинете начальника ОВД уже собралась вся опергруппа. Весть о том, что некрофил пытался покончить с собой, вскрыв себе вены, уже разнеслась по отделу — Ну, кто в немецком силен? — спросил у коллег Никита, демонстрируя кровавую записку. Вроде стихи? Он вертел текст. Надо же как мелодраматично — алые чернила Ну, чем тут у нас в Стрельне не новая гостиница «Англетер»? Сам он, напрягая давно забытые познания школьного немецкого, с трудом разобрал лишь первую строку: «Mir war, als musstich graben»…
— Никита Михайлович, у меня знакомая есть, педагогический закончила, учительницей работает, я ей, разрешите, это покажу — она немецкий преподает!
Воронов проявляет инициативу. Лейтенантик оклемался после ночной засады и явился на службу.
Молоток. Колосов протянул ему записку.
— Только обращайтесь аккуратно, это все же вещдок.
— Вот это слово означает вроде «копать», — сказал Воронов.
— Давай звони учительнице своей, филолог! — Колосов начинал злиться. Он чувствовал: события вот-вот выйдут из-под контроля. «Чистосердечного» с первой попытки они от некрофила не добились. Ну ничего, главное, Кох жив. У них еще есть время. И кровавыми соплями он не отделается.
Без четверти шесть Катя спустилась в розыск.
Странно, начальника отдела убийств она застала в родном кабинете. Никита вернулся из Стрельни. Сидел за столом, читал какую-то книгу. Увидев на пороге Катю, встал, а книгу захлопнул. Она прочла заглавие на обложке — «Судебная психиатрия».
— Никита, кого вы задержали сегодня ночью? — спросила Катя, плотно прикрывая за собой дверь.
Вот так — ни здравствуй, ни привет, а сразу в лоб — кого взяли. Сейчас спросит «за что?» Никита прикидывал, откуда сведения могли просочиться к Екатерине Сергеевне. Воронов, конечно! Какие могут быть тайны у мальчишки, пишущего стихи?
— Ты присядь, пожалуйста, — сказал он. — Хочешь, чтобы я обозначил имя? А зачем? Ведь ты и так его уже знаешь. Катя.
— Я подумала, это какая-то ошибка. — Она села, тревожно глядя на эту «Судебную психиатрию». — Он совершенно не похож на…
— На кого?
— На некрофила, — она произнесла это слово с заметным усилием.
— А на убийцу?
Катя не ответила.
— Ты ездила в цирк? — спросил Никита. — Только не говори мне, пожалуйста, что ты там еще ни разу не была.
— Я ездила в цирк. Я была там. И я говорила с ним. И с другими тоже. И я.., я совершенно запуталась.
Колосов сбросил книгу в нижний ящик стола.
Включал и выключал свет настольной лампы, хотя за окном светило солнце.
— Ну, рассказывай, — произнес он так, словно делал ей великое одолжение. — Хочу послушать, что ты сама обо всем этом думаешь.
Молчать было глупо. Она же сама пришла! Никита слушал внимательно и отрешенно. Затем довольно сухо изложил голые факты и события минувшей ночи. Катя была потрясена.