Зеркало ее сновидений
Шрифт:
Я помню комнату, куда загнал его. Вам сказать, сколько свечей горело на столе? Сосчитать все камни в стенах? Измерить, под каким углом лежали в углах тени? Рассказать вам обо всем, что я увидел в его последнем зеркале?
Оно было совершенно плоским, но из-за красителя и формы показывало некое место среди островерхих холмов и глубоких ущелий в Вассалах Аленда. Высокое летнее солнце освещало мягкую траву на склоне одного из холмов и сверкало в воде, сдерживаемой дамбой. О, как же оно сверкало! Я видел бабочек, таких, каких не встретишь в Морданте, они танцевали среди маргариток и одуванчиков. А над дамбой стояла
Помните обо мне, миледи. — Он пронзительно смотрел на Теризу, но поочередно то левым, то правым глазом — другой обязательно оказывался устремленным на пилон за ее спиной. — Я прекрасно помню Вагеля. Я слышал, с каким презрением он смеялся надо мной, и видел, как он входит в зеркало, словно ему нечего бояться. Я видел, как сначала один ботинок, затем второй прошли через зеркало и оказались в траве, давя зеленые стебли. Я видел, как сверкала его черная мантия под летним солнцем. Я видел, как плечо его закрывает дамбу, когда он сделал шаг или два по направлению к вершине холма.
Затем он обернулся и пригласил меня последовать за ним.
— Он издевался надо мной, миледи. — Руки Хэвелока делали судорожные движения, словно он царапал воздух когтями. — Он издевался, и издевка светилась на его лице. Так что я последовал за ним, хотя каждый воплотитель знает, что такое воплощение никуда не приводит, это — безумие.
— Его голос возрос до вопля. — Подожди, Вагель. Я иду. Я иду. А-а-а! — вопль внезапно сменился стоном.
— Я — Знаток. Я раскрыл это зеркало. Я шагнул в него. Но когда я ступил в него… — его голос стал визжащим фальцетом, — он снял солнце с небес и швырнул его мне в глаза, и глубоко во мне разлился свет. Свет, миледи, хи, хи. Свет.
Мастер Квилон кашлянул. Глаза его покраснели от печали или вина. Хриплым голосом он сказал:
— Миледи, вы спрашивали меня, почему его называют Королевским Подлецом? Потому что его считали в своем роде предателем таких же, как он
— остальных воплотителей.
Это действительно так, он предал многих воплотителей королю Джойсу. В его понимании цели короля были важнее свободы личности. Но самый большой акт предательства произошел с воплотителями, собравшимися вокруг Вагеля в Кармаге. Именно он уничтожил клику. Утаив свое происхождение и свои привязанности, он присоединился к Архивоплотителю как очередной создатель зеркал, жадный до власти. Три года — его жизнь постоянно подвергалась смертельной опасности — он служил Вагелю и изучал его, участвуя во всех злодействах, но на самом деле изучая слабые места клики и ее планы. И когда он выяснил все их слабые стороны, то захлопнул ловушку, приведя короля Джойса и эскадрон его гвардии в то место, где воплотители жили и ковали свои заговоры.
Но Архивоплотитель, — уныло продолжал Квилон, — обладал единственным, чему не научился Знаток. Он был способен, как мы знаем сейчас, хотя в то время это казалось невозможным, воплощать себя внутри нашего мира посредством плоского зеркала. Когда Хэвелок попытался последовать за Вагелем, попытка воплотить себя стоила ему разума, как стоила бы разума любому, кроме Вагеля, которому это удалось. По этой причине мы стали считать, что Архивоплотитель мертв, когда Хэвелок вернулся в бреду к королю Джойсу и никаких следов его врага обнаружено не было.
Как
Знаток проявлял во время разговора все большее нетерпение. Когда Квилон закончил, Хэвелок внезапно взмахнул руками таким движением, словно собирался взлететь. Затем он схватил Теризу за руку, сорвал ее со скамьи и потащил в направлении открытой двери.
— Пошли, женщина! — ревел он. — Я не должен быть под подозрением!
Подозрением? Мысли Теризы были слишком переполнены тем, что она только что услышала: она забыла обо всем остальном. Но ей явно не нравилось то, что ее волокут, словно непослушного ребенка. Она сделал несколько быстрых шагов, чтобы догнать Хэвелока, затем нашла опору для ноги и дернула руку в попытке избавиться от его хватки.
Это оказалось легче, чем ей казалось. Пальцы старика соскользнули с ее руки; он чуть не упал, когда она высвободилась.
Ее сердце судорожно билось — скорее, не от усилия, а от испуга, вызванного собственной дерзостью, — и обернулась к Мастеру Квилону.
Он изучал ее с интересом, его голова была склонена на бок, а нос подергивался.
— Я хочу поблагодарить вас, — сказала Териза, пока смелость не покинула ее. — Это очень помогло. Я вас не выдам.
Он мрачно покачал головой, словно ее обещание было чем-то более серьезным, чем она себе представляла.
— Это было бы и в самом деле весьма неплохо, миледи.
— Я ничего не знаю о ваших зеркалах, — сказала она, не задумываясь. — И я не воплотитель. Но мне кажется, что миры, которые видны в зеркалах, могут быть реальными. Место, из которого я пришла сюда, было совсем не тем, что в зеркале Джерадина, и он попал туда вовсе не по ошибке.
Мастере Квилон пожал плечами, депрессия навалилась на него с новой силой.
— Я надеюсь, что вы правы, миледи. Я верю, что так и есть. Но аргументы противной стороны слишком серьезны, чтобы их просто отмести. Если ваш мир реален и если вы не воплотитель — тогда как могло произойти подобное воплощение, осуществленное Джерадином?
— Я не знаю, — повторила она. — Это все слишком ново для меня. Но…
— она была поражена, слыша, что говорят ее губы, — я постараюсь это выяснить.
Вероятно, лишь для того, чтобы не сказать еще чего-нибудь столь же не характерного для своего поведения, она уступила драматическим жестам Хэвелока, выражавшим нетерпение, и повернулась, чтобы следовать за ним по потайному ходу.
— Ничто другое, — пробормотал Знаток, мрачно поглядывая на нее. — Только игра в перескоки имеет значение. — Когда Териза вошла в ход, он закрыл дверь. В темноте он некоторое время копался, пока не извлек свет из своего куска стекла. Затем поспешил вперед, преодолевая ступеньки так быстро, как только позволяли его старые ноги.
Она обнаружила, что подниматься по ступенькам гораздо легче, чем спускаться, потому что ей было гораздо проще сориентироваться в положении в пространстве, чтобы правильно поставить ногу; но Хэвелок усложнял подъем, водя лучом из стороны в сторону и светя им далеко вперед вместо того, чтобы направлять его перед собой. Он стал проявлять еще большее нетерпение. Легкие его хрипели от усилий, но он не был намерен замедлять шаг.