Зеркало Ноя
Шрифт:
В другое время кто-нибудь обязательно зацепил бы стоматолога-дельца и завязался бы спор, переходящий на личности, но сегодня была не та ситуация.
– А что мы от него хорошего видели? – подала голос разгульная бабёнка Светка Антонова. – Всё подглядывал да подсматривал, и ещё усмехался при этом, похабник старый… Какому же нормальному человеку такое понравится?
– Это ты-то нормальный человек? На себя посмотри – кто ты, а кто он! – тут же вступилась за Никодимы-ча молодая мамаша Гусева, чей супруг изредка захаживал к Антоновой, и весь двор об этом знал,
– Не я к ним хожу, – огрызнулась Антонова, – они сами ко мне летят, как мухи на мёд.
– Знаем, какое у тебя место мёдом намазано!
– А у тебя почему не намазано? Намажь, и к тебе полетят! А то одного себе захапала, и тот на сторону смотрит.
– Ну, девки, хватят лаяться! – возмутилась домохозяйка Онопко. – Нашли время. Вон, Никодимыч, небось, лежит и посмеивается над вами…
Все снова стали разглядывать Никодимыча, а тот и в самом деле словно прислушивался к разговорам и сквозь приоткрытые веки поглядывал вверх на балконы.
– Эх, Никодимыч, – вздохнул сверху Никоша, – хороший ты был мужик. Никогда не жадничал, когда кто-то просил у тебя взаймы. Бывало, встанешь поутру, трубы горят, в глазах темно – дай, говорю, Никодимыч, до получки на флакон беленькой, так никогда не отказывал. Не ныл, как другие, мол, то да сё, пенсия маленькая, едва на хлеб да на молочишко хватает, и нравоучений никому не читал. За что его и люди ценили.
– Да тебе легче дать, чем отказать, – ухмыльнулся слесарь Филимонов.
– Оттого меня и бабы любят! – заржал Никоша, но тут же спохватился и настороженно посмотрел на гроб. – А он и в самом деле, братцы, смотрит, даже глаза вроде бы поворачивает на того, кто говорит.
– Ну, это ты уже лишку хватил, – уколол его Филимонов, – наверное, ещё со вчерашнего дня не просох.
– Между прочим, он неплохо в шашки играл, и чемпионом двора один раз был, – подал голос пенсионер-общественник Морозов со второго этажа. – Даже у меня пару раз выигрывал.
– А ты кто – чемпион мира? – ядовито поинтересовался сверху Никоша.
– Чемпион не чемпион, а играю неплохо… Лучше его.
– Он уже своё отыграл, – вздохнула домохозяйка Онопко и смахнула жалостливую слезу, пожалуй, единственная изо всех. – Я вам вот что скажу: человек он был большой души… Не то что этот его боров Толик! Нет чтобы людям в пояс поклониться за то, что старика помогли в последний путь собрать, а он только деньги суёт… Будто кроме них ничего больше в мире нет – ни сострадания, ни уважения к сединам!
– Сколько же он совал денег? – поинтересовался Ни-коша.
– Тебе столько за раз не пропить!
– Ой, мать, ошибаешься! Плохо ты меня знаешь.
– В том-то и беда, что хорошо, – вздохнула Онопко.
– Что вы всё про деньги да про выпивку?! Других тем для вас нет? – снова подала голос Антонова. – Лучше бы вспомнили, какую он жизнь нелёгкую прожил. Войну прошёл, ранение получил, на комсомольско-молодёжной стройке ударником был, даже правительственные награды у него имеются. Он мне показывал…
– А жене он изменял? – не удержалась молодая мамаша Гусева.
– Со мной точно нет. А вот с тобой – не знаю, – обрубила её Антонова.
И снова наступила тишина, лишь было слышно, как на соседней улице надрывно завывает автомобильный мотор.
– Это, наверное, к нам грузовик, – предположил Филимонов. – Дорога у нас, тудыть её растудыть, ухабистая, хоть и новая, а грязь на ней никогда не просыхает. Наверняка колесом в яму залез и теперь выбраться не может.
– Ну и что нам теперь, бежать, плечом подталкивать? – проворчал стоматолог Лещук.
– Вряд ли от нас помощь будет большая. Сам как-нибудь выберется, – Филимонов неспешно прикурил сигарету и выпустил струю дыма. – Эх, Никодимыч, не хочет тебя наш двор на погост отпускать. Вот так бы и лежал ты у своей любимой скамейки и смотрел на всех снизу, а на самом деле сверху…
– Не городи глупости! – возмутился общественник Морозов. – Покойники должны лежать на кладбище и ни на кого не смотреть. Так испокон веков заведено. А то ишь чего надумал!
Наконец, во двор въехала старенькая полуторка, на которой рыночные торговцы привозили в город картошку, вскладчину закупаемую на селе, и шофёр, молодой парень в сиреневой майке и бейсболке с Микки Маусом, выскочил из кабины. Тут же появился Толик и стал помогать опускать борта кузова.
– А где автобус? – спросил он у шофёра.
– Не смог проехать по вашим ухабам, – развёл руками шофёр. – Он там, в двух кварталах отсюда остановился. Пускай люди до него прогуляются.
Филимонов, Никоша и Полищук спустились вниз помогать грузить гроб, но никто больше на улицу не вышел. Все по-прежнему наблюдали за происходящим с балконов.
– Ну, едем? – спросил шофёр у Толика. – Где люди?
Тот оглянулся по сторонам и, вдруг подняв голову кверху, громко спросил:
– Кто с нами на кладбище?
Никто не ответил, поэтому он молча забрался в кабину к шофёру, а Филимонов, Никоша и Полищук полезли в кузов, где устроились на скользкой деревянной лавке у кабины. Двигатель затарахтел, из выхлопной трубы повалил едкий чёрный дым, и машина тронулась.
– Смотри-ка ты, – заметил кто-то с балкона, – у Никодимыча глаза были всё время полуоткрыты, а теперь наконец-то закрылись. Всё, уходит он от нас…
Все стали напоследок жадно вглядываться в лицо покойника, но машина уже выезжала со двора, и разглядеть ничего не удалось.
Потихоньку балконы опустели, лишь пенсионер-общественник Морозов вышел из своего подъезда и, крадучись, подошёл к лавке, рядом с которой всего пять минут назад стоял гроб с Никодимычем. Сперва он хотел присесть на неё, потом передумал и, огорчённо покачав головой, примостился на соседней лавке. Некоторое время он над чем-то напряжённо раздумывал и вдруг посмотрел, слепо прищурившись, вверх на балконы. Совсем как покойник Никодимыч из гроба.
– Тьфу ты, померещится же чертовщина такая! – пробормотал он, потом, вздыхая и ничего больше не объясняя, поднялся и быстро поковылял в свой подъезд.