Зеркало за стеклом

Кайто Юлия

И в два, и в три… По-моему, на двадцатый раз кто-то над ним всё-таки сжалился и уговорил быстренько нырнуть в открытую прорубь, взяв строгое обещание не справлять малую нужду в месте погружения. Хотя по пруду он катался очень задорно и на разных местах. Что характерно, ничего себе не отморозил, и даже ни разу макушкой в лёд не воткнулся. Воистину неведомая сила хранит дураков и пьяниц. Но дураков тщательнее — с ними веселей.

А вот меня ей хранить, похоже, не интересно. С одной стороны это приятно. С другой, иногда задумываешься, а где, собственно та грань, за которой мироздание вдруг спохватится, и я смогу безбоязненно заколачивать гвозди лбом.

В общем, сенокосцам со мной тогда не повезло. Я честно выслушала их часовую перебранку,

постояла судьёй в кулачном варианте выяснения отношений за околицей, одному вправила свёрнутую челюсть, второму зашептала прокушенное ухо. На этом решила, что все священные традиции соблюдены, и можно закрывать дело, объявив правого и виноватого.

О том, кто у кого сколько украл, давно трезвонило сарафанное радио. Недооценивать бабскую болтовню — большая ошибка. Особенно в моём селе. Жена вора просто не могла не похвастаться перед всеми соседками, как её муженёк незаметно упёр стог сена у приятеля, который давеча бутыль самогону одолжил, да так и не вернул. Месть соседям — это тоже почитаемый обычай. Без него традиционных драк стало бы вдвое меньше, а это уже серьёзный урон самобытности сельского уклада. Примечательно, что сам укравший за чарочкой беленькой тоже вовсю хвастался молодецкой удалью и благоприобретённым воровским опытом. Но на моё: «Имей совесть, положи стожок на место», пошёл в отказ. Дескать, какие ваши доказательства. Я поскрипела зубами, но вызвала самых горластых свидетелей. Те решили, что не желают быть предателями, и старательно не понимали, какого лешего хочет от них злая травница. Потому что чесать языком по пьяни — это одно, а доносить на ближнего своего — совсем другие пироги.

Вот и сейчас на меня воззрились настолько честные голубые глаза, что не будь я непосредственно обворованной, ни в жизнь не подумала бы на невинное дитятко. Зато дитятко очень натурально пылало гневом, да ещё и ни капельки не боялось. Спасибо, хоть орать на всю улицу не стало.

Я поджала губы и пожалела, что заодно не могу поджаться куда-нибудь целиком. Кто-то из прохожих сильно пихнул меня в спину, и я еле удержалась на ногах. Искать виновного было бесполезно. Вокруг колыхалось море лиц и затылков. Да и Ковл с ним! Где-то в толпе бродит в поисках жертвы дедок с тачкой навоза. Добавим в список его потенциальных жертв неизвестного грубияна. А вдруг сработает, и их дороги действительно пересекутся?

— Ладно, малой. — Нехотя буркнула я, протягивая воришке раскрытую ладонь. — Вставай, вправлю я твой вывих. Только надо отойти куда-нибудь, где поспокойнее. Иначе добрые горожане скоро решат, что раз мы не двигаемся, по нам можно ходить. — Я в последний момент увернулась от удара коромыслом. С двумя полными вёдрами воды его несла на плече дородная баба. Мальчик с готовностью схватился за протянутую ладонь здоровой рукой, без труда подтянулся и резво вскочил на ноги.

— Пошли, я тебя отведу. — Он поволок меня за собой, и я не стала упираться. К вечеру народу на улицах не убавилось, а стало даже больше, хотя городские стены точно были каменными и растягиваться не умели. Меня беспощадно сдавливало со всех сторон и несло в неопределенном направлении. Радовало только то, что воришка, кажется, чувствовал себя вполне уверенно. Он ловко перетаскивал моё бренное тело в мгновенных просветах из одного «течения» в другое, а оттуда в третье и дальше.

* * *

— Пришли, сестра, входи! — Перед нами распахнулась выщербленная дверь, и мне ничего не оставалось, кроме как шагнуть через порог. Внутри оказался грязный полумрак и беспорядок из деревянных столов и табуретов. Тут же нам навстречу, гулко стуча пятками по заплёванному полу, устремился какой-то подозрительный субъект.

— Ойц! Ви гляньте, кого привёл к нам этот чудесный мальчик! — Худой оборванец, задрапированный в живописные лохмотья, переводил умильный взгляд с меня на воришку и обратно. — Но таки шо ми можем поиметь с этой неопределённой девушки?

Я переступила с ноги на ногу. Лапти с треском отлепились

от пола. Надеюсь, на него проливали только какое-нибудь сомнительное пойло. Как-то неприятно думать, что на этом самом месте выпитое частенько повторно являлось на свет божий, преодолев все стадии переваривания. Или было отторгнуто желудком и возвращалось гораздо раньше другим путём. От тошнотворных мыслей в животе завозился призрак выпитого молока. Я сглотнула.

— Это моя сестра Гордана, Щуп. И с неё никто ничего иметь не будет. — Воришка выступил чуть вперёд, вызывающе задрав голову и сжав маленькой ладошкой мою руку. Успокаивающе. Паренёк подумал, что я боюсь. От этой мысли стало неуютно. В голове запоздало зашевелились панические подозрения. Тёмный зал был на треть заполнен оборванцами самой зловещей наружности. И сейчас они все смотрели в мою сторону. Зачем он привёл меня именно сюда? Хочет сдать на отмщение собратьям по незаконному промыслу? Мой взгляд заметался в попытке разглядеть лица. Когда я врала Циларин о том, что меня обокрал одноглазый детина со шрамом и на костылях, я старалась придумать самый гротескный образ, чтобы случайно не подставить какого-нибудь несчастного. А вдруг я угадала? Память иногда играет со мной злые шутки. Увидела мельком такого в толпе и забыла, а тут раз — и язык сам собой начал молоть то, что разум даже не осмысливал! Языку-то всё равно, у него чувства самосохранения нет. А у меня есть! Но его вялость в такие моменты меня настораживает.

— Ойц, лапочка! — Хлопнул в ладоши Щуп. — И откуда это у тебя такая взрослая вида на любителя сестра, которую мы раньше ни разу не видели?

— Она приехала меня навестить. Никто её не обидит, понятно? — Ничтоже сумняшеся, заявил пацанёнок. А я подумала, что накостылять за такое могут нам обоим. — Она травница. — Ой-ой-ой… Сейчас с меня точно кожи на ремни нарежут. Вон как тот здоровяк со сломанным носом поглаживает свой ржавый нож. Ржавчина — это же сразу заражение крови, так что умирать я буду долго, мучительно, а главное — за что? За какую-то склянку сама не помню, с чем?!

— Помоги мне, Свет. — Беззвучно прошептала я, но Щуп это заметил и тут же исполнился подозрительности.

— Что это ты там бормочешь, девушка?

— Желаю вашему… хм… помещению процветания и отступления болезней. — Деревянным голосом ответила девушка.

— А почему это помещению, а не его посетителям? — сварливо поинтересовался въедливый тип.

— Потому что с человеческими недугами меня учили справляться.

— Сестра. — Меня настойчиво подёргали за руку. — Руку-то вправь.

Я спохватилась и повела мальчика в свободный уголок. Следом за мной поворачивались грязные головы, в тишине то и дело слышались смачные отхлюпывания из громоздких кружек. Я поставила котомку на пол, усадила паренька на шаткий стул и, как могла аккуратно, сняла с него латаную — перелатаную рубаху. Тот только сцепил зубы и один раз натужно засопел, когда я из-за недостатка освещения случайно задела больное место.

— Тут есть свеча? — Раздражённо бросила я через плечо. — Пить всякую дрянь в темноте, конечно, очень интересно. Чем меньше знаешь, что заливаешь в глотку — тем больше неожиданностей. Но лично мне нужно видеть, что я делаю.

— Таки не вопи на наших квадратных метрах, травница. — Света стало больше. Щуп поднёс замызганный фонарь, в котором торчали слепленные ежом штук десять оплавленных тонких свечей. Не иначе, как украденные с какого-нибудь храмового алтаря. Я осмотрела плечо. Обычный вывих. Ничего такого, от чего следовало бы рвать на себе волосы и признаваться в собственном бессилии. Я незаметно улыбнулась. Уже завтра мальчишка даже не вспомнит, что ему кто-то выкручивал руку. Улыбка искривилась. Хотя он и сейчас утверждает, что просто сам неудачно упал. Наверняка боится и перестраховывается на случай, если Циларин и Йен продолжают за нами следить. Правда, я была уверена, что они забыли про нас обоих, едва только отвернулись. Больно уж уверенно звучал приказ забыть одно и помнить другое. И ещё глаза…