Зеркало за стеклом
Шрифт:
— Так её ж Сусанна-то вроде как живой с утра видела? Дрыхла, говорит.
— То не дрыхла, то последние минутки на этом свете доживала. А тут и преставилась. Небось, на родину её теперича повезёт, хоронить по каким-нибудь своим обычаям.
— Пущай, пущай увозит! А то вдруг мы её тут по доброте душевной прикопаем, а она возьми да и встань! Снова дохлеведа искать придётся, чтоб избавил.
Я заскрежетала зубами, но клеймить кого-то позором, при этом сидя с головой под грязной скатертью (чёрт бы побрал эти гадостные щи!), было как-то
— Нешто и впрямь померла девка? — наконец, сдавленным от волнения голосом озвучил кто-то волнующий всех вопрос и для верности зачем-то подёргал меня за щиколотку. Я, пребывая в самом гнусном расположении духа, такого не стерпела и наугад лягнула любопытного. Лапоть обо что-то стукнулся, раздался сдавленный «ох!» (к которому прилагалось несколько крепких словечек), и толпа облегчённо выдохнула.
— Жива!
— Поди, не выспалась просто, вот он её к телеге на руках и несёт. А скатёркой накрыл, чтоб солнышко не разбудило. Нежность-то какая, аж зависть берёт!
— Чего тебе завидовать? Твой-то вон хоть мужик мужиком, а мой, окаянный, пьёт и пьёт, пьёт и пьёт, никак не напьётся, скотинушка! Я его сама каждый вечер почитай на руках до дома волоку-у-у!
— Слушайте, люди! — Вклинился знакомый сиплый с похмелья голос, — А может, она всё-таки мёртвая? Я вот слыхивал, что мертвяки иногда сами по себе дёргаются. Лежит себе лежит, потом р-р-раз, и ну руками-ногами сучить. Давайте ей для верности колышек в грудь вставим, а? Неглубоко, только шоб проверить.
— Поди ты на свой хрен, Моржова, пока тебе этот колышек в другое место не вставили да поглубже!
— А мне-то зачем? — обиделся бывший владелец усопшего порося.
— А шоб проверить! — грянул со всех сторон хохот, Йен фыркнул, а я недоумённо закусила губу. Вся соль шутки просыпалась мимо.
Обстановка заметно разрядилась, все снова начали гомонить и гоготать, а меня, в конце концов, сгрузили на подозрительно скрипнувшую телегу. Правда, сперва произошла заминка на тему того, что в уговоре, оказывается, была не лошадь, как таковая, а телега с упряжью и возницей. Сидящий на козлах (судя по направлению доносящегося голоса) дед безмятежно прошамкал, что лошади нынче дороги, и отдавать их первому встречному неумно. Потому как первый встречный наобещает с три короба, а лошадка-то тю-тю.
— Я избавил вас от вашего настырного неупокойника в обмен на лошадь. — Ледяным тоном огласил Йен условия сделки. — Которую мы заберём насовсем. Телегу и этого старого хрыча оставьте себе, мне они без надобности.
— Чегось сказал? — В этот момент дед просто обязан был недобро прищуриться. Так делали все виденные мною ушлые стариканы в моменты недовольства. Некоторые при этом воинственно потряхивали клюкой. Но так ли это на сей раз, и есть ли у этого деда клюка, мне под скатертью пришлось исключительно догадываться.
— Лошадь, сказал, распрягай. — Процедил Йен, и я испугалась, что теперь уже сама обожгусь об него — горячая грудь, к которой я вынужденно прижималась,
— А и распрягу, чего ж… — засуетился дед, кряхтя и похрустывая негнущимися суставами… но всё только начиналось.
— Почто дедушку Пахомыча обижаешь, дохлевед? — попенял кто-то со стороны. — Он ж тебе от души помощь предлагает. Сами в телеге соснёте, а он довезёт, докуда скажешь.
— Мне нужна только лошадь. — Ровно ответил Йен, а я сдавленно пискнула «руки!», когда он при этом сильно сжал пальцы.
— Тогда пущай с тобой Паська едет, — не уступал невидимый мне защитник обиженного деда. Тот, кстати, судя по звукам, пытался распрячь лошадь, но сил поднять тяжёлый хомут уже не хватало. Лет этак двадцать как.
— Не пущу Паську! — заголосила какая-то баба. — Он мой младшенький, любимый, не пущу с каким-то дохлеведом!
— Не ори, дура! — одёрнул её кто-то ещё.
— Не пущу-у-у-у, ой, не пущу-у-у-у!..
А, всё ясно. Это та, у которой ежедневный перенос мужа из разных мест в родные пенаты. Действительно, не её день сегодня…
— Ладно, сам поеду! — решился дедов заступник. — Пахомыч, ты чего там кряхтишь? А ну-ка брось! Ты что, сдурел, что ли, ворью всякому угождать?
— Мы вчера договаривались на лошадь. — По тону Йена я с содроганием догадалась, что ещё немного, и в деревне кое-кого не досчитаются. — Я вам приношу голову дохляка, вы нам за это отдаёте лошадь.
— Ну так «отдаём», а не «дарим», — вклинился ещё чей-то елейный голосок, — то бишь даём на время, с возвратом. На том по рукам и ударили, вона свидетели имеются.
«Свидетели» вразнобой заявили о своём наличии с разных сторон.
— Ерошка у нас учёный. Прошлой осенью две недели возле городских академиев репой торговал, много умных вещей наслушался. Его не проведёшь! Признавайся, дохлевед, обмануть хотел? Да токмо не выйдет у тебя ничего, и мы не лыком шиты!
Теперь уже скрежетал зубами Йен.
— Да плюнь ты, поехали. — Я хлопнула его ладонью в сырую от горячего пота на груди рубашку. — Соглашайся ты на эту телегу, пока нас всё-таки не побили на дорогу и не отправили вообще пешком!
— А я думал, ты хотела остаться, — поддел меня Йен.
— А я думала, что ты в состоянии нормально договориться о чём-то с кучкой деревенских алкоголиков, — с ходу огрызнулась я в ответ.
— Надо же, какая заносчивость — и от кого? От просто сельской травницы! — Он саркастически поцокал языком, а я с шипением втянула воздух сквозь стиснутые зубы.
В палящем зное солнечного летнего дня даже под скатертью было жарко. Громогласный обладатель баса по имени Саврий (как выяснилось позже, снабжённый для острастки пятнистым от ржавчины коротким мечом, и подвергнувшийся соответствующему внушению за первым же поворотом) пустил лошадь резвой рысью, так что я, сидя в углу и держась за невысокий тележный бортик, считала пятой точкой дорожные колдобины.