Зеркало за стеклом
Шрифт:
Поэтому я не стала препираться дальше, ограничившись злобным зырканьем, демонстративно заглянула и понюхала содержимое кружки (там и впрямь оказался упомянутый томатный сок), и, вздёрнув подбородок, неторопливо прошествовала к двери. Освещённое ярким утренним солнцем пространство начиналось вровень с порогом. И, только занеся ногу, чтобы сделать шаг из сумрачной избы, я внезапно, дёрнувшись как от удара, вспомнила о самом главном.
— Что опять не так? — раздражённо вздохнул Йен.
— Я не могу выйти на солнце, — ровным
— Это ещё почему?
— Потому что тогда твоя светлая мечта о моей смерти в муках сбудется прямо сегодня.
Глава 12
Дорожные байки
В повисшей паузе было нечто неуловимо зловещее. Но когда Йен Кайл её оборвал, стало ещё хуже.
— Гордана, милая моя, с каждым разом твои байки становятся всё менее правдоподобными. Но сегодня ты просто превзошла себя. В чём дело? Путаешь то, что я не убил тебя во сне, с наивностью и слабоумием или, хуже того, доверием? Не надо. — Йен взирал на меня так, что в пору было упасть на пол, закрыть голову руками и судорожно думать о душе, которая вот-вот отлетит к Пресветлому.
— Это правда, — я стойко выдержала игру в агрессивные гляделки, — я и нескольких шагов не пройду, как получу страшные ожоги в тех местах, где тело не скрыто одеждой.
— Но оно как раз таки скрыто полностью, — смерив меня взглядом с головы до ног, вкрадчиво произнёс Йен.
— Нет, — я мазнула кончиками пальцев по щекам, — лицо открыто. Шея. Кисти рук. Этого достаточно, чтобы потерять сознание, а потом навсегда остаться уродом. Или тихонько отдать концы, не приходя в себя. Со мной это уже было, больше такого я испытывать не хочу.
— Да что ты говоришь? Надо же. Тогда почему я вижу перед собой симпатичное гладкое личико, а не бугристый кусок плоти, покрытый шрамами?
— В первый и последний раз, когда это случилось, меня выходила бабка. — Тихо призналась я, как в тумане вспомнив разыгравшуюся сцену. — Она была в панике и ярости. Хлестала меня по щекам, что-то кричала. Я не помню, что. Было ужасно больно. Так больно мне не было никогда. Жгло, как огнём. Потом были красные круги в темноте, я бредила, билась в какую-то стену из пожелтевшего мутного зеркала, в общем, чуть не распрощалась с жизнью. Но всё-таки выжила. Чудом и мастерством моей бабки.
Йен слушал, не перебивая, но при этом со всей известной выразительностью изображал сосуд мирового презрения.
— Оригинально. Но вообще я разочарован. До этого момента всё было более-менее складно. Могла бы придумать что-нибудь менее давящее на жалость, зато более правдоподобное.
— Я ничего не придумываю! Это ты врёшь, как дышишь, и считаешь, что все вокруг делают то же самое! — Вспыхнула я, борясь с абсурдным желанием тут же высунуть руку на солнце, чтобы этот хам и злыдень увидел всё собственными глазами и перестал унижать меня каждый раз, когда я что-то говорю или делаю.
Быстрый топот по лестнице и прерывистое оханье возвестили о возвращении Сусанны.
— Нешто не собраться было пораньше?! — набросилась на нас обоих запыхавшаяся самогонщица. — Там ужо полдеревни в провожатые собралось. Пыхай на телегу влез, дохлесеком машет, вопит, как дурной, что не отпустит дорогих гостей-избавителей одних в дороге скучать. Ну, а мужики под хмельком давай вторить, мол, раз такое дело, так и мы в стороне не останемся. Все проводим, чтоб никакие супостаты по пути не прицепились. Дорога у нас через лес, мало ли какой тать за кочкой схоронился.
Мы переглянулись.
— Пошли, живо. — Йен перекинул мешок за спину.
— Я не выйду на солнце!
— Я тебя не спрашиваю. — Он внезапно швырнул мне мешок, который я, не задумываясь, поймала на лету, подскочил к столу и одним движением сорвал с него скатерть. Кружка и плошка с холодной оплывшей свечой с грохотом полетели на пол. Я даже не успела пискнуть, как оказалась с головой накрыта пахнущей разлитыми щами холстиной. В следующее мгновение пол ушёл из-под ног, а телу (особенно с правого бока) стало горячо.
— Будешь дёргаться, скатерть долой, и да здравствуют солнечные ванны, — предупредил меня раздражённый голос над самым ухом, и нас с мешком на руках вынесли из дома.
Горячий солнечный свет ударил в скатерть, и я непроизвольно съёжилась под ней, вжавшись в грудь Йена. Грудь отозвалась тяжёлым сердцебиением и неестественным жаром.
— Прекрати ёрзать, а то уроню, — пообещал Йен, по-своему истолковав мои безуспешные попытки устроиться так, чтобы не чувствовать себя чугунком с кашей, поставленным в хорошо протопленную печь.
Приближающийся гомон голосов с выкриками и хохотом как-то внезапно пошёл на убыль, перейдя в бубнёж и шёпот. Из-под скатерти мне было видно только саму скатерть, но выглянуть под жгучие солнечные лучи я не решилась. Йен замедлил шаг, судя по всему, пробираясь сквозь неохотно расступающуюся толпу.
— Ты глянь-кось, лапти драные! Я такие на вчерашней оборванке видала! Той, которая с дохлеведом приплелась и сразу Пыхаю на грудь кинулась!
— Ой, бабоньки, чего творится-то? Чего это он её несёт, как в саван завёрнутую?!
— Знамо задрал дохляк проклятущий молодуху-то… Может, случайно, а может, спутник ейный нечисть поганую на живца ловил. За то, что поймал, спасибо и поклон ему, а только девку жалко. Симпатичная была. Я б её на сеновале…
Я возмущённо завозилась, но Йен встряхнул меня и, молча продолжал идти.
— Ну-ка закрой хлебало-то! Ишь, размечтался! Девку ему на сеновал! Ты мне когда ухват починить обещался и горшок новый справить?! Дети голодные по лавкам сидят, каши сварить не в чем!
— Да ладно тебе браниться, это ж я так… Больно жалко девку.