Zero

Горюнов Юрий

Однажды, месяца через четыре после моего назначения, меня вызвал полковник.

— Послезавтра выезжаете на операцию. Всего сто человек. Наших будет двадцать, остальные местные. Руководишь операцией ты. О цели знают только четверо: ты, я, особист и один из штаба правительственных войск. Выявить, где происходит утечка информации о передвижениях, не удалась. Мы решили, что объектов движения будет три. В местном штабе только по одному человеку будут знать объект и маршрут движения. При том только один. Конечно, начальник штаба знает. Информация будет дана только на обратный путь, чтобы не сорвать операцию. Если будет утечка информации, то мы будем знать от кого. Один человек — один маршрут. Все просто и старо.

Поэтому тебе нужна удача, чтобы твой реальный объект был не готов к встрече. Твой объект — один из лагерей повстанцев, маршрут движения туда и обратно будешь знать только ты из всего состава. В головную машину не садись, после каждой остановки головную машину меняй и сообщай водителю следующую остановку. Да что я тебе объясняю, сам все знаешь. Арабский знаешь, разберешься. Вопросы есть?

— Сколько дней на операцию?

— Три дня. Путь не близкий. Сутки туда, сутки обратно, ну и как получится. Вот карты, иди, изучай.

Последующие сутки я проверял готовность личного состава, изучал карту, обсуждал детали с полковником.

Выдвинулись мы рано утром, пока прохладно и солнце еще не палило. Всего было пять машин и один БТР. Ехали, как и планировали, меняя головные машины, я пересаживался в другую машину, если головной становилась та, в которой я ехал до этого. Это был простой расчет на выполнение задания, так как план операции знал только я. К концу дня остановились у колодца. Пока доставали воду и пополняли запасы, жители селения молча и угрюмо наблюдали за нами. Пить воду из местных колодцев было опасно, она не для наших желудков, воду возили с собой, но всякое бывало, что и она заканчивалась, тогда принимали лекарство.

Двигаясь по пустынной, безлюдной местности, я все больше ощущал тревогу. Ближе к ночи мы подъехали к точке, где сделали остановку, дальше должны были идти пешком. Когда подошли к лагерю повстанцев, уже стемнело. Лагерь был палаточный, человек на сто пятьдесят, но учитывая, нашу внезапность, то у них не было явного перевеса. Рассмотрев в бинокль ночного видения расположение палаток, я не заметил ничего подозрительного, чтобы говорило, что нас ждут. Постов на сопках они не вставили, видимо были уверены, что шум двигателей известит их, а добраться пешком было далеко, да и ночь. Кто же пойдет ночью большой численностью. Лагерь располагался в низине, чтобы днем холмы давали тень, и не было видно их издалека видно. Зажигать свет я запретил еще когда выгрузились из машин. План я знал и за ранее распределил силы. Местные войска должны были перекрыть выходы из низины, и начать бой с двух сторон, а мы с фланга. Сигналом к началу операции — зеленая ракета, к отходу — красная.

Я лежал на краю холма, распределив своих бойцов. Заходить на другую сторону холма, чтобы перекрыть всю низину я не стал, не хотел распылять силы. Мы ждали рассвета. Это была тревожная тишина, которая держит в напряжении ожидания событий. Небо и земля слились в единой темноте, лишь внизу горели факелы у постовых.

Я вспомнил, что когда я обсуждал с начальником правительственных войск тактику, он спросил деловито:

— Пленных брать?

— Обязательно. Пленные нам нужны. Ты их на себе понесешь или машину выделишь для перевозки?

Он все понял.

Когда желтый алмаз солнца появился над верхушкой сопки, а в низине был еще полумрак, я достал ракетницу и, подняв вверх, выстрелил. Зеленая ракета повисла в воздухе, и она еще не успела потухнуть, как раздались выстрелы. В лагере началась паника. Палатки прошивались пулями и крики тех, кого они доставали не были слышны в грохоте автоматов. Выстрел гранатомета, разнес палатку начальников, которую мы вычислили. Двигаться навстречу друг другу я запретил, чтобы не положить своих. Через полчаса обстрела, я дал красную ракету. Зачистку лагеря решил не проводить, чтобы уберечь солдат

от потерь. Но потери были и так. Повстанцы были опытными воинами и умели целиться. Среди моих бойцов потерь не было. Через полчаса мы собрались в условленном месте. Потери местных войск — человек двадцать. Проведя осмотр выживших, мы направились к машинам.

Есть такое понятие самоконтроль. Мне следовало бы сто раз вспотеть, прежде чем расслабиться. Надо было оставить своих при машинах. Я не могу обвинять, что солдаты правительственных войск, те, кто остался при машинах нас и предали, это не очень укладывалось. Это могли из лагеря повстанцев передать о нападении, но теперь это не проверишь, и понял это все чуть позже, в одно мгновение. До машин добрались спокойно. Прежде чем тронуться в обратный путь, дал команду на отдых и обед. Воды было мало, и я позвал своего лейтенанта.

— Возьми, — протянул ему несколько бутылок виски, — это лекарство, если будут пить местную воду, то потом пусть сразу запивают виски для дезинфекции, и не наоборот, — пояснил я.

Обратно мы ехали другой дорогой. «Кто я здесь? Наемник? Получается, что так. Здесь была война, и я воевал на стороне правительственных войск. Кто был прав в этой стране, пожалуй, не могли бы разобраться и местные жители, но наше государство согласилось на оказание помощи и вот я здесь. Я умею стрелять, убивать, хотя к этому и не стремлюсь. Был ли у меня выбор? Здесь нет. Он был много лет назад, а сейчас я здесь обычный военный. Нет, не обычный. Я учил местных воевать, учил закладывать взрывчатки, учил подрывать неугодных правительству руководителей повстанцев, учил агентов разведке, а не только участвовал в боевых операциях.

Мне вспомнился случай, когда мы взрывали машину, чтобы показать, что погибнет именно тот, кто должен, а не тот, кто рядом. Наглядность самый лучший пример. Человек всегда боится, что его уберут после выполнения операции или использую как смертника. Он должен был видеть глазами, что и как.

Погрузившись в свои размышления, я задремал, сказалась бессонная ночь. Из дремоты меня вывел взрыв. Головная машина разлетелась от прямого попадания. Я вывалился из кабины, в падении стреляя на звуки выстрелов, что звучали со стороны степи. Показавшаяся над холмом голова дернулась и исчезла. Не зря учил меня Мигель стрелять в падении. Доли секунды спасли мне жизнь. Я упал на песок. С обеих сторон дороги раздавались выстрелы. Размышлять, кто был их информатором, не было времени. Солдаты высыпали из машин. Разбираться, кто выживет, будем потом. Я не успел отползти от машины, последнее, что я услышал, был взрыв, и я провалился в темноту.

8

Потолок надо мной был ослепительно белым. Я чуть скосил глаза влево, а затем вправо и увидел, что нахожусь в небольшой комнате, понял, что лежу на кровати. Попробовал пошевелить пальцами рук, а затем ног, они шевелились. «Значит жив. Руки, ноги целы» — порадовался я, но где находился, не знал.

В это время открылась дверь, и в комнату вошел мужчина в белом халате.

— Очень хорошо, что вы пришли в сознание. Молчите, — предупредил он, — все потом, — говорил он на чистом русском языке, что обнадеживало, что я у своих.

Мужчина подошел, посмотрел мои глаза, пощупал пульс, удовлетворительно кивнул головой сам себе.

— Вы молодец, я не ожидал. Опасность позади, теперь начнем ставить вас на ноги. Отдыхайте, — и он вышел.

Следующие несколько дней я уже в сознании проходил курс терапии. Мне делали уколы, ставили капельницы. На мои попытки узнать, где я, лишь вежливо улыбались, но не отвечали.

В один из дней в дверь вошел Андрей Андреевич Ветров. Он по-доброму, от души улыбался.

— Рад тебя видеть. Врачи говорят, что ты уже идешь на поправку и в том состоянии, что сейчас, с тобой уже можно беседовать.