Жадина платит дважды
Шрифт:
Наконец она решила, что лучше всех выполнит эту роль актер по фамилии Филимонов. Во всяком случае рожа у парня была на редкость прохиндейская. «Такой хоть где без мыла пролезет», – бормотала себе под нос Мариша, набирая номер его телефона.
– Славик! – закричала она, услышав мужской голос в трубке. – Это Мариша.
Через четверть часа девушка уже стояла возле обычной блочной хрущевки, которая была выкрашена каким-то шутником в миленький розовый цвет. В руках у нее была очередная большая бутылка. Дверь на площадке второго этажа открылась,
Выждав немного, пока ее появление перестанет привлекать к себе внимание, Мариша встала из-за стола и отправилась разыскивать хозяина. Она нашла его на кухне, страстно целующим какую-то необъятную тетку, пристроившую свои телеса на шатком кухонном столике.
Справедливо предположив, что сейчас парень вряд ли будет в настроении разговаривать с ней, Мариша вернулась к гостям.
Ее внимание привлек мужчина, казавшийся немного более трезвым, чем остальные гости. Переместившись к нему, Мариша завела с ним разговор, и очень скоро они были уже на короткой ноге.
– Владигоров, – представился он несколько церемонно.
Ее новый знакомый не отличался красотой, напоминая паука-альбиноса. Руки и ноги у него были длинные, тело и голова маленькие, глаза бесцветные и почти без ресниц.
Выбравшись со своим новым кавалером, тоже оказавшимся начинающим актером, хотя лет ему было уже под сорок, на балкон, Мариша завела разговор о кино и продюсерах.
Между делом она упомянула и Моню.
– Ну, я бы не назвал его продюсером, – усмехнулся Владигоров.
– А как же его назвать? – спросила Мариша.
– Давайте сменим тему, – предложил актер, нервно оглядываясь по сторонам. – Ничего хорошего я про него сказать не могу, а знаете, и у стен есть уши.
– Этот человек так опасен? – спросила Мариша.
Владигоров нервно вздрогнул и ретировался с балкона, а как выяснила Мариша чуть позже, и вообще из дома. Следующая жертва просто нагло соврала, что не знает такого.
Но по тому, как у мужика бегали глазки, Мариша догадалась, что он врет. Еще двое парней сначала пытались переменить тему разговора, а потом, видя Маришино упорство, смущенно умолкли и перешли к другой группе гостей, старательно поворачиваясь к Марише спиной. Такое дружное нежелание говорить о Моне заставило Маришу призадуматься.
Наконец из кухни появился хозяин, перепачканный в губной помаде. Сделав последнюю попытку поговорить о Моне с ним, попытку, оказавшуюся такой же неудачной, как и все предыдущие, Мариша ушла из этого пугливого дома.
На следующее утро ее спозаранку разбудил телефонный звонок. Звонил Филимонов, который был уже свеж и бодр, на нем вчерашняя гулянка никак не отразилась.
– Слушай, это ты вчера про Моню расспрашивала? – начал актер без всякого предисловия. – Зачем он тебе?
– Просто узнать хотела, что за человек, – растерялась Мариша.
– Просто только мухи дохнут, – сообщил ей Филимонов. – Ты либо ненормальная, не понимаешь, куда лезешь, либо та еще штучка. В общем, ты мне понравилась и мой тебе совет: если не хочешь неприятностей, больше ни у кого про Моню не спрашивай и не ищи его. Добра от этого не будет. Слухи про него самые жуткие ходят.
Сочтя на этом разговор оконченным, Филимонов повесил трубку. Тяжело вздохнув, Мариша посмотрела на часы.
Пожалуй, пора ехать к Никаловскому, но сегодня она решила от пассивной слежки перейти к решительным действиям и добиться от режиссера правды.
– Мне нужно с вами поговорить, – с ходу начала Мариша наступление. – Конечно, я могла бы вызвать вас к себе. Но думаю, что вам неохота париться целый день у меня в кабинете.
– Д-да, д-да, – пролепетал режиссер, трясясь, словно желе на блюде. – Проходите на кухню. А вы что сегодня – одна?
Мариша оставила его замечание без внимания и прошла на кухню. Тут, как и во всей остальной квартире, все было дорого и добротно. Итальянская кухня, немецкий кафель плюс работа способного дизайнера.
– Сколько же может стоить такая обстановка? – словно бы про себя спросила Мариша.
Никаловский покрылся холодным потом и начал лепетать что-то о годах тяжелой работы, о жестком режиме экономии и многих лишениях, которые ему пришлось пережить, чтобы иметь такую квартирку.
– У вас и машина новая, – заметила Мариша. – «Форд», кажется? Вы ведь вчера на нем ездили?
Ее замечание произвело странный эффект. Никаловский побледнел, потом позеленел и опустился на стул.
– Что с вами? – испугалась Мариша.
– Жара, – пробормотал толстяк. – А у меня сердце больное. Не обращайте внимания, сейчас пройдет.
– В общем, я хотела с вами поговорить не о вашей машине или квартире. Меня бы вполне удовлетворило, если бы вы мне рассказали про Моню, а также о том, что связывало вас с Алиной. Во всех подробностях.
Никаловский покрылся обильным потом, а его рука, которой он пытался накапать себе сердечные капли, задрожала так, что вода в стакане заплескалась и пролилась на босые ноги режиссера.
– Я-а, я-а ничего-о не знаю-у, – странно подвывая, начал он.
И, заливаясь слезами, рухнул на колени перед Маришей, пытаясь лизнуть туфлю перепуганной девушки. Жирная спина режиссера дрожала, живот трясся. Картина оказалась слишком сильной даже для стальных Маришиных нервов. Она попыталась сбежать, но режиссер последовал за ней, шатаясь, держась то за сердце, то за стены. Мариша была вынуждена отметить, что кое-чему его в театральном училище все-таки научили.
– Я ничего не знаю, – кричал он. – Ничего. Я сам заработал эти деньги, мне никто ничего не давал. Я не знаю, чего вы от меня хотите. Я потерял любимого человека, это удар для меня. А вы вместо того, чтобы вникнуть в мою драму, пытаете меня.