Жадина платит дважды
Шрифт:
– Может быть, убийство было только одно, – таинственно сказала Мариша.
– То есть? – насторожился Карабас. – Режиссер выжил?
– Нет, Алина, – сказала Мариша. – Нам удалось найти свидетеля, который вроде бы видел ее уже после смерти. Во всяком случае приметы совпали.
– И кто он? Этот свидетель, я имею в виду.
– Нюша, – ляпнула я.
– Какая еще Нюша?
– Ну, девочка, – пояснила я.
– И сколько лет девочке? – поинтересовался Карабас. – В какой класс ходит?
– Она еще не учится, – пробормотала я.
– Ха-ха-ха, – расхохотался Карабас. – Хорош свидетель.
– И все-таки мы решили спросить у Алининой бабушки, а не было ли у Алины сестры-близняшки.
Карабас пришел в полный восторг. Он забегал по фургончику, счастливо смеясь, – Не может быть, – хихикал он; – Нет, нет, не может быть.
– Что не может быть? – спросила Мариша, когда ей надоела его беготня.
– Не может быть, чтобы вы были такие дуры, – охотно пояснил Карабас. – Это же только в книжках бывает, вам детективы читать меньше надо. Уильяма Уилки Коллинза, например, «Женщина в белом», помните?
– Но ведь говорили, что он этот сюжет не сам придумал, а вычитал в каких-то судебных архивах, – осторожно заметила я. – Так что в жизни всякое случается.
– Ваша наивность просто великолепна! Ну, а от меня-то вы чего хотите?
– Адрес Алининой бабушки, – хором сказали мы.
– Мотель «Мурино», – сказал Карабас.
Мы вылетели от него, чувствуя себя последними дурами и кипя от гнева. До мотеля мы доехали в полчаса. До него регулярно ходила из центра города маршрутка, так что бабушка не промахнулась, когда остановилась там. К тому же, не знаю, как в Америке, а у нас мотель выглядел самой обычной гостиницей, небольшой и чистенькой. О том, что это мотель, напоминала только большая стоянка, заполненная автомобилями. Половина стоянки была отведена под авторынок, и жизнь тут бурлила.
– Вы куда? – остановил нас администратор.
– Номер 16, – сказала я.
Администратор мельком кинул взгляд на стенд позади себя и сказал:
– Ее нет, ключ на месте. Если хотите, подождите, она никогда не возвращается позже восьми часов вечера.
Сейчас было только пять. Мы сходили перекусить в ресторан и вернулись. Антонина Александровна еще не появлялась. Мы расположились в прохладном холле под веселенькой пальмой в красивом глиняном горшке, стилизованном под мешковину. Выполнена работа была очень искусно, на мешковине четко просматривалась каждая нитка, были на нем художественно выполненные дырки и заплаты все того же ровного светло-терракотового цвета.
Я залюбовалась красивой пальмой и на какое-то время выпустила Маришу из виду. Когда я про нее вспомнила, ее уже не было рядом, она сшивалась возле стойки и самозабвенно вешала лапшу на уши прибалдевшему от ее внимания администратору. Мариша поворковала со своей жертвой еще минут пять и подошла ко мне.
– Сейчас мы с этим олухом пойдем прогуляться до ближайшего кафе, а стойка остается на тебя, – с очень довольным видом заявила она и, прежде чем я открыла рот для возражений, добавила:
– В ячейке шестнадцатого номера лежит письмо, будь добра, прочитай его, заклей и положи обратно.
– И все это, пока вы будете пить кофе, – усмехнулась я.
– Правильно, – кивнула Мариша.
И мы отправились – они в кафе, а я к стойке. К счастью, посетителей
Конверт был нового образца и заклеивался не по старинке с помощью высунутого языка, а надо было отделить полоску бумажки от смазанного клеем слоя. Этот способ по прочности склеивания заметно отличался от дедовского.
Так что я без особых повреждений и усилий вскрыла конверт.
Внутри оказался еще один конверт и записка. Испугавшись, что и дальше так будет на манер матрешек, я сначала прочла записку.
«Тоня, пересылаю тебе письмо, как ты и просила. Тамара».
Я вскрыла второй конверт, здесь и в самом деле было письмо и телеграмма, о которой не упоминалось в записке.
Я начала с письма, которое было отпечатано на принтере.
«Дорогая бабушка! У меня все в порядке, прости, что я тебе давно не писала, но у меня все хорошо, я здорова, ем вовремя, почти не похудела. О своей работе писать не буду, так как знаю, что ты каждый раз скрипишь зубами, когда вспоминаешь об этом. Но ты это напрасно. Думаю, что рано или поздно ты поймешь, что времена изменились и никто уже не держится за былые титулы. Говорят, что к концу следующего века на земле вообще не останется рас. Ни негров, ни эскимосов, ни европейцев. Все перемешаются между собой. Я звонила тебе вчера и позавчера, но тебя не было. Я позвонила Тамаре Львовне, и она сказала, что ты уехала отдохнуть. Почему ты не написала, что куда-то собираешься? И почему не оставила адрес? Ты же знаешь, что я волнуюсь. Бабушка, очень тебя прошу, позвони мне, когда вернешься. Целую и люблю. Твоя Алина».
Я в оцепенении вертела в руках письмо. Дата на нем стояла недельной давности. Казалось удивительным, что письмо так быстро дошло до Воронежа и вернулось обратно. Но приходилось верить, печати не врут. Получалось, что неделю назад, когда Алина должна была быть убита, она вовсю строчила письма и беспокоилась о своей бабушке. Так ничего и не придумав, я схватилась за телеграмму.
«Не могу дозвониться позвони сама разговор закажи Токсово 270 4782 волнуюсь Алина»
Телеграмма была отправлена на следующий день после письма. Я переписала телефон и положила бумажку к себе в карман. Затем наспех распихала бумажки по конвертам, заклеила и положила получившееся очень пухлым письмо обратно в ячейку. Я успела как раз вовремя, в дверь вплыли улыбающиеся Мариша с администратором, а следом за ними пожаловала Алинина бабушка.
Администратор, недоуменно поморщившись, вручил ей распухшее письмо и ключи от номера.
– Вы ко мне? – удивилась Антонина Александровна, увидев нас с Маришей. – Пойдемте в номер.
– Нет, нет, – отказалась Мариша. – У нас к вам только один вопрос. Скажите, у Алины была сестра?
Вопрос, казалось, сразил Антонину Александровну наповал. Лицо ее покрылась мертвенной бледностью, а ведь и так была довольна зелена. Затем она присела на пальму. То есть не на саму, а на красивый горшок, который оказался на редкость неустойчивым и под весом женщины перевернулся вместе с пальмой. Алинина бабушка оказалась придавлена мохнатым стволом пальмы, но не издавала ни звука. Жива ли она, было неясно, так как ее лицо скрывали пышные листья пальмы.