Жак де Моле
Шрифт:
С помощью «дочери мусорщика» признания выколачивались даже у самых стойких еретиков, и не дольше, чем за сорок минут. Кровь от такого противоестественного сжатия начинала хлестать из ноздрей, рта, из заднего прохода, из-под ногтей пальцев рук и ног. В считанные минуты человек начинал сочиться, как рассохшаяся бочка, и все пять литров отпущенной ему природой крови могли вытечь, как виноградный сок под хорошим гнетом.
И из этой мясорубки с честью смогли выйти лишь четыре рыцаря. Вот их имена: Жан де Шатовийяр, Анри д'Эрсиньи, Жан де Пари и Ламбер де Туази. Известно, что их допрашивали 9 и 15 ноября, причем допрашивали с пристрастием. Но ни один из рыцарей так и не произнес признания. Именно эта четверка и показала своим мучителям, что такое настоящий рыцарь Храма. Эти люди смогли одержать первую победу над сворой королевских законников. Их мужество внесло смятение в ряды инквизиторов.
В составе суда находился старый знакомый Гийома де Ногаре Бернар Ги. После первого допроса, который состоялся 9 ноября, Бернар пришел к Ногаре, молча сел в кресло и долго смотрел в одну точку, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.
Ногаре ни разу еще не видел своего друга в таком состоянии. Часы, проведенные в подвале, подействовали на члена инквизиторского суда крайне удручающе. Это Бернару Ги принадлежали слова, что если внешние доказательства вины недостаточно ясны, то душа инквизитора должна страшно мучиться. Наверное, Бернар и испытывал сейчас подобную душевную муку.
Он жесточайшим образом наказал сегодня человека, заставив его терпеть боль, которую мог вынести только святой, а в результате подозреваемый так и не был уличен в ереси, несмотря на все старания инквизиции. Получалось, что преступник не тамплиер, а сам инквизитор, раз Господь столь явно дал понять сегодня, что этот несчастный вполне может быть причислен к лику святых, раз смог выдержать все пытки и пройти вслед за великомучениками их тернистыми тропами. В этой ситуации инквизитор сам становился еретиком и, следовательно, бросал вызов Богу. Бернар страдал от осознания собственного бессилия и охвативших его душу сомнений.
— Знаешь, Гийом, — казал он, не глядя на де Ногаре, — он вел себя как святой. В конце допроса, когда мы превысили положенный по уставу час пыток и, чтобы добиться признаний, решили немного поджарить еретику пятки, то он так посмотрел на меня… Помню, заковали его в колодки, смазали подошвы жиром и подожгли. Я видел, Гийом, понимаешь, сам видел, как кожа покрылась волдырями и начала лопаться, а он даже не потерял сознания, он не издал ни единого звука, ни единого вопля, хотя перед этим целый час провисел на дыбе. Он просто смотрел, смотрел нам всем в глаза. И мне стало страшно, Гийом, понимаешь, страшно. Страшно и стыдно.
— Ты ведешь себя как баба. Это еретик, а не святой! Просто он оказался более стойким, чем другие, и больше ничего. Когда его подправят немного костоправы и лекари, мы вновь примемся за дело. На «кобыле» он вряд ли будет долго упорствовать. А мало покажется, так я его сам запихну в «дочь мусорщика», да в придачу примерю на него «испанский сапог».
— Нет, Гийом, боюсь, что он способен выдержать и такое. Я начинаю думать, не ошиблись ли мы с самого начала. Ведь в руки инквизиции попали не мелкие сошки, а храмовники. У нас до этого не было подобных дел. Не спорю, вся эта мелкая сволочь признается и припадает к нашей груди с готовностью раскаявшихся деревенских девок, которые отдались какому-то увальню из простого любопытства и затем прибежали исповедаться. Согласен даже и с тем, что признание самого Магистра обнадеживает в правильности принятого решения. Но ведь Господь готов был пощадить город, даже если бы там нашелся хотя бы один праведник. Может быть, мы столкнулись именно с таким случаем. Может быть, сегодня я пытал праведника, который один способен оправдать весь орден, несмотря даже на слабость Магистра?
— Хочу напомнить тебе, — спокойно заметил Ногаре, — об одиннадцатом акте судьи.
— Отлично помню. В нем рассказывается, как продолжать пытку в затруднительных ситуациях, о признаках, по которым судья узнает еретика и ведьму, и о том, как он должен защищать себя от колдовства.
— К сему добавляются разъяснения о том, как надлежит сломить запирательство обвиняемых, — внушительно добавил Ногаре. Подойдя к книжной полке, королевский легат достал увесистый том и вслух зачитал оттуда: — «Во время допроса под пытками еретики и ведьмы особенно способны околдовывать, как это видно из практики. Нам известны случаи, когда еретики, взглянув первыми на судью и его заседателей, приводили их в такое состояние, что сердца их теряли свою суровость по отношению к обвиняемым, и последние вследствие того бывали выпускаемы на свободу. Итак, когда обвиняемый вводится в камеру суда, нельзя позволять ему войти лицом вперед. Его следует вводить лицом назад, спиной к судьям. При допросе защищай себя крестным знамением и мужественно нападай на еретика. Так с Божьей помощью будут сокрушены силы старого змия. Пускай никто не сочтет за суеверие то, что еретика вводят в камеру суда задом наперед. Ведь канонисты признают допустимым противодействовать суетности суетными средствами.
Предохраняет от колдовства и сбривание волос со всех частей тела подсудимого. Это производится на том основании, на каком осматриваются и обыскиваются одежды еретиков. Случается, что подсудимые для достижения упорного запирательства при пытках носят спрятанные не только в одеждах, но и волосах на теле разные суеверные амулеты. Они носят эти амулеты и на таких местах своего тела, которые мы не решаемся назвать из чувства скромности». Так, здесь уже неинтересно, — прервался легат, а затем продолжил: — Вот, что касается лично твоего случая, Бернар: «Способность упорного запирательства имеет троякое происхождение: 1. Она лежит в прирожденной силе характера. Особенно стойкими оказываются те, которые уже не в первый раз допрашиваются под пытками. Суставы их рук входят после пытки на свои старые места столь же скоро, как и выворачиваются при начале пытки. 2. Эта способность зависит также от употребления вышеуказанных амулетов, спрятанных либо в одежде, либо в волосах на теле. 3. Случается, что это упорство зависит от околдования заключенных еретиков другими еретиками, находящимися на свободе». И вот послушай еще:
«Приведем случай, имевший место в епархии Регенсбурга, когда некие еретики, сознавшиеся в своих колдовских преступлениях и брошенные в огонь, не сгорели, а брошенные затем в воду, не потонули. Видя это, духовенство назначило трехдневный пост для всей своей паствы. Вслед за тем было узнано, что указанные еретики потому не могли быть умерщвлены, что у них под мышкой, между кожей и мясом, были вшиты амулеты. Когда же эти последние были найдены, то огонь тотчас же сжег еретиков».
Видишь, мой дорогой Бернар, как эта полезная книга объясняет нам все причины стойкого упорства еретика, которого ты допрашивал. Тебе лишь следует обрить своего тамплиера наголо, обыскать его по части амулетов и избегать впредь смотреть ему в глаза. Считай, что тебя околдовали, и никакой другой причины я здесь не вижу.
— Пожалуй, ты прав. Я прикажу все это проделать с моим подопечным, а заодно попрошу вводить его в камеру суда спиной, чтобы не видеть этих глаз.
Посидев еще немного и повспоминав былые разгульные годы, проведенные вместе на университетской скамье, друзья заметно повеселели и расстались тепло, поцеловав на прощание друг друга в губы, как это делали мучимые ими тамплиеры и как это было заведено повсеместно в то время, когда мужчинам хотелось выразить свои добрые чувства. Но что было дозволено инквизитору, то не позволялось осужденному, обвиняемому в грехе содомии.
Однако на этом вечер не кончился и к Гийому де Ногаре пришли еще трое судей, которые находились также в растерянности и рассказывали об Анри д'Эрсиньи, о Жане де Пари и Ламбере де Туази, которые, несмотря ни на какие пытки, продолжали упорствовать и отказываться признавать выдвинутые против них обвинения.
Ногаре приказал дать передохнуть узникам не более недели, после чего решил сам принять участие в допросе.
В течение недельной отсрочки Гийом не стал беспокоить короля и не доложил ему о четырех рыцарях.