Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья

Яхнина Евгения Иосифовна

Господин Горан был вдовец. И Жак с ревнивым неудовольствием отмечал, какое внимание оказывает он старшей дочери Франсуазы. По мнению Жака, господину Горану впору было обратить свои взоры на ее мать. Жанетта на нее походила. Франсуаза и сейчас была хоть куда, а в молодости и подавно.

Владелец типографии был плотный человек лет пятидесяти, уверенный в себе, отчего казался еще более представительным. Рассуждал он здраво, говорил громко, взвешивая каждое слово и зная ему цену.

Весь Париж был взбудоражен созывом Генеральных штатов. Они должны были собраться в мае, а с февраля уже шли выборы по всем округам города. Предстоящее событие получало совершенно разную оценку в устах Адора и Горана.

Господин Горан с шумом входил в кабинет для чтения, оглядывал читателей, медленным движением руки вскидывал очки на лоб и, если Жак сидел за конторкой, громко обращался к нему:

— Это хорошо,

молодой хозяин, что ты всегда за работой! Нет того, чтобы бегать за барышнями где-нибудь в Тюильри или Люксембургском саду, — сидишь, уставив глаза в книгу. Хвалю! Не забывай, мы — третье сословие. И ты, когда достигнешь положенного возраста и выйдешь в люди, будешь иметь честь к нему принадлежать. Мы скоро себя покажем — станем членами Генеральных штатов и потребуем реформ. Впрочем, молодой человек, запомни: никаких легкомысленных поступков! Гордость, сознание, что ты связан с третьим сословием, что ты за ним, как за каменной стеной, — это хорошо. Однако не следует забывать, кто — хозяин, кто — только служащий. Возьми, к примеру, меня. Рабочие не могут на меня пожаловаться: я для них как отец родной. Разве я их когда обижал? А между тем что мы видим? Бывало, заприметив меня издали, подмастерья скидывают шапку да так и стоят с непокрытой головой, пока я не пройду. А нынче я иду, а они хоть бы пошевельнулись, стоят и зубы скалят… И не один я жалуюсь, все так говорят. Плохо, что в наши дни подмастерья и рабочие вышли из повиновения, забыли о почитании старших. От такой вольности нельзя ждать ничего хорошего. Или возьмем женщин. Бывало, жена только и думает, как бы угодить мужу. — Тут Горан бросал многозначительный взгляд в сторону Жанетты или ее сестер. — Ничего, кроме дома, мужа и детей, для женщины не существовало. А теперь разве ее удержишь дома? Ей подавай развлечения, прогулки, общество — ну, точь-в-точь как мужчине. Нет, нет, все эти вольности до добра не доведут…

Огюст держался иного мнения.

— Что такое третье сословие? — говорил он Жаку. — Ведь это и мой хозяин господин Карно, и фабрикант обоев господин Ревельон, капиталов которого не сосчитать, и Горан. Буду принадлежать к третьему сословию и я, как только встану на ноги. К нему принадлежал бы и твой дядюшка, если бы ему пришлось дожить до Генеральных штатов. Но при существующем порядке большинство населения, как ты его ни называй, все равно лишено права участвовать в выборах. Ведь для того, чтобы голосовать, надо достичь двадцати пяти лет, надо платить налог, да такой, что из шестисот тысяч парижан едва ли наберется сорок тысяч, имеющих право голоса. Не забывай при этом, Жак, что только одни дворяне имеют право выбирать своих депутатов прямым голосованием. Что же касается третьего сословия, то здесь выборы трехстепенные. Это значит, что те, кто получил право голоса, наметят выборщиков, а выборщики, в свою очередь, изберут депутатов. Аббат Сийес, а он великий умница, в своей брошюре, которая недавно вышла в свет, спрашивает: «Что такое третье сословие?» — и сам отвечает: «Все! Чем оно было до сих пор? Ничем! Чего же оно требует? Стать чем-нибудь!» Но скажу тебе прямо, Жак, в своих выводах я иду дальше Сийеса. Я хочу, чтобы третье сословие было не чем-нибудь, а настоящей силой. Однако для того, чтобы защищать его интересы, нужно, чтобы в Генеральных штатах было достаточно представителей третьего сословия. А кто они будут, на страже чьих интересов будут стоять? Возьмем хотя бы того же Ревельона. Он дальше собственного носа не видит и, конечно, будет печься только о таких же фабрикантах, как он сам…

Разговаривать об этом можно было без конца. Уж слишком животрепещущей была тема предстоящего созыва Генеральных штатов.

Горана же Огюст спрашивал с чуть уловимой насмешкой в голосе:

— Не слыхали ли вы, господин Горан, о листке, право, не могу вам сказать, в какой типографии он напечатан, — знаю только, что называется он «Размышления суконщика, адресованные третьему сословию города Парижа». В нем высказывается неудовольствие, что выбирать депутатов третьего сословия предписано всем шестидесяти парижским округам вместе. Это неудовольствие справедливо. Правильнее было бы выбирать депутатов в каждом округе отдельно. Там все люди знают друг друга. А собрание людей из шестидесяти округов будет похоже на овечье стадо. Каких депутатов смогут они выбрать, коли для них что один, что другой — все равно! Зато каждое сословие голосует отдельно. Дворяне отдельно от духовенства, и оба они без нас. Это тоже несправедливо. Разве герцог и колбасник, хотя они и голосуют врозь, не являются гражданами одного и того же города Парижа? Впрочем, господин Горан, это ведь думаю не я, так говорится в листке. А мне просто хотелось знать, читали ли вы его. Вот я и спрашиваю…

Горан пытался

что-то ответить, объяснить, но только путался и зря горячился. Где ему было состязаться в красноречии с адвокатом Адора?

Горан надеялся попасть в депутаты Генеральных штатов/ и это его сейчас волновало больше всего.

Глава девятая

ПОКА БУДУТ КОРОЛИ…

Тетушка Франсуаза неохотно отпускала Жака из лавки и дома. Она предпочитала, чтобы он был у нее на глазах. Но с тех пор, как племянник показал себя не только старательным и усердным продавцом, но еще и дельным, толковым советчиком, она предоставила ему большую свободу.

Как только Жак немного привык к Парижу, он решил прежде всего заняться поручением бабушки. Он представлял себе его гораздо сложнее, чем это оказалось на самом деле.

Он-то думал, что ему надо будет отправиться в Версаль, где находилась канцелярия Генеральных штатов. А оказалось, что на площади Шатлэ и в мэрии установлены ящики, куда надо опускать наказы. Жак поспешил на площадь Шатлэ.

Закрытый на ключ массивный ящик показался Жаку очень внушительным. Но его благоговейное отношение к этому хранилищу народных чаяний и надежд тотчас улетучилось, оттого что какой-то шутник, стоявший позади него, ехидно сказал: «Опускай свой наказ, да осторожно, а то гляди, как бы ящик не лопнул… от смеха. Ведь чего только не просят люди, которые поверили, что могут свободно выражать свои пожелания!»

Жак не нашелся что сказать, но шутник и не ждал ответа, только раскатисто засмеялся и исчез.

О том, чтобы вручить наказ королю в собственные руки, как хотела Маргарита Пежо, и думать было нечего. Но Жаку помог Сильвен Горан. Он был знаком с золотошвейкой, которая расшивала золотом парадные мундиры для придворных. Сама-то она, конечно, не была вхожа во дворец. Но она дружила с дворцовой гладильщицей. Та, в свою очередь, согласилась попросить камеристку королевы передать наказ одному из вельмож, лично известных королю.

Правда, Адора посмеялся над наивностью Жака. Неужели он думает, что король будет заниматься бабушкиным наказом?

Но Жак не захотел разочаровывать бабушку и тотчас написал ей. Он старался возможно подробнее рассказать о своей новой жизни и сообщал, что наказ передан во дворец.

О двоюродных сестрах Жак ничего не писал. Зато дружбе с Шарлем он отвел в письме целых полстраницы.

Отцу Полю Жак тоже описывал парижскую жизнь, не скупясь на восторженные похвалы книгам, которые теперь проходят через его руки. Как он ни занят, он понемногу читает не только «Энциклопедию», но и сочинения господ Вольтера [9] и Дидро и многие книги, переведенные с английского языка. В них говорится о том, что все люди рождаются равными и как попирают права человека те, кто несправедливо присвоили себе львиную долю земных богатств. Особенно интересуют Жака страницы, в которых авторы рисуют картины разумно устроенного общества. Как дорого Жаку то, что в каждой из прочитанных книг он находит подтверждение тому, чему учил его добрый отец Поль. «К сожалению, — писал Жак, — дело с Фирменом не продвинулось ни на шаг, и я все еще не знаю, как к нему приступить».

9

Вольтер Франсуа Мари Аруэ (1694-1778) — выдающийся французский писатель, один из крупнейших деятелей французского просвещения XVIII века.

Тетя Франсуаза, желая поощрить Жака, для того чтобы он и впредь относился с тем же рвением к делу, разрешила ему отправиться на прогулку с Шарлем в воскресный день.

Шарль зашел за Жаком, как было условленно заранее, в двенадцать часов. Он хотел не ударить лицом в грязь и нарядился в праздничный костюм. По мнению Жака, Шарль выглядел настоящим парижанином. Как-то его встретят кузины?

Первой вышла в лавку Виолетта. Шарль засмотрелся на красавицу и потерял всю свою уверенность. Появление Жанетты и Бабетты только еще усилило его смущение.

— Черт побери! До чего же они хороши, все три!.. — пробормотал он, когда друзья вышли на улицу.

Жак этой темы не поддержал, хотя Шарль все время к ней возвращался…

Жак был в каком-то лихорадочном нетерпении: поскорее увидеть Пале-Рояль, о котором он столько слышал с тех пор, как попал в Париж. Поэтому он не обращал внимания на улицы, какими они шли.

А Шарль, словно выхваляя свой товар, на каждом шагу пояснял:

— Посмотри направо, это особняк принцессы де Ламбалль. Налево — особняк Ревельона. Хоть господин Ревельон и не аристократ, но денег у него куры не клюют. Любой аристократ ему дорогу уступит… Стой! Да ты же сейчас попадешь под колеса!.. — Шарль схватил друга за руку.