Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья
Шрифт:
Чем дальше он шел, стуча по камням тяжелыми деревянными башмаками — сабо, тем больше удивлялся движению на улицах. На той, куда прибыл дилижанс, было совсем малолюдно. Здесь же люди шли, ехали на простых одноконных извозчиках и в роскошных каретах, запряженных парой, а то и четверкой лошадей. Наряду с простолюдинами Жаку встречались нарядно одетые парижане, и, опьяненный этой необычной для него суетой, он удовлетворенно думал: «Да, вот это Париж! Это и в самом деле Париж!»
Неожиданно он очутился перед серой каменной громадой. Восемь мрачных, тяжелых башен словно надвинулись на него. Непроницаемые стены. Караул. Сердце Жака сжалось. Перед глазами встал кабинет отца Поля. Стена, на ней засохшие цветы, венчающие портрет Фирмена Одри.
— Что это? — спросил он вслух, хотя и знал, что услышит в ответ.
— Эх ты простофиля! Спрашиваешь! Да ведь это же Бастилия!
Слова эти произнес коренастый человек в рабочей блузе. Он подошел вплотную к Жаку, и на Жака блеснул ясный взгляд широко расставленных серых глаз. Жак ответил незнакомцу таким же доверчивым взглядом.
— Я-то знал, что Бастилия здесь и в Париже от нее никуда не денешься, — сказал он откровенно, — но не подумал, что увижу ее вот так вдруг.
— Все же, скажу я тебе, приятель, увидеть ее снаружи лучше, чем изнутри, — рассмеялся незнакомец.
Жак тоже рассмеялся в ответ.
Он с трудом оторвал взгляд от башен Бастилии, как будто его притягивал к ним магнит. Тут только он вспомнил о Шарле. Как же он совершенно забыл о нем, потерял! А еще навязывался ему в друзья! Что подумает о нем Шарль? Ведь Жак даже толком не узнал, где тот живет, как его фамилия. Правда, Шарль-то догадался, взял его адрес. Но разыщет ли он Жака? Нужен ли ему деревенский парень, случайный знакомый по дилижансу, здесь, в Париже? Кстати, а где бумажка с адресом тети Франсуазы? Замечтавшись, Жак сунул ее неизвестно куда. Он долго шарил по карманам. Исчезла! Когда же он наконец обнаружил записку у себя за обшлагом, то увидел, что так понравившийся ему незнакомец все еще тут и весело на него поглядывает.
— Скажите, сударь, — обратился к нему Жак, — что это за улица, и далеко ли отсюда до Сент-Антуанской улицы?
— Мы с тобой стоим сейчас на улице Сент-Антуанского предместья, а я живу как раз там, куда тебе надо. Пойдем вместе! Сент-Антуанская улица, которую ты ищешь, начинается вон там, за углом.
По дороге Жак узнал, что незнакомца зовут Мишель Гамбри, что он красильщик обоев на фабрике Ревельона и хорошо знает семью дядюшки Жюльена, так как живет по соседству.
Дом, где жила тетя Франсуаза, ничем не отличался по виду от других домов, в ряду которых стоял. Жаку открыли не сразу. Оглядев его забрызганную грязью одежду, сабо, оставлявшие на чисто вымытом полу мокрые следы, женщина, впустившая его в дом, строго спросила:
— Чего тебе здесь надо?
— Мне надо видеть госпожу Франсуазу Пежо, — робко ответил Жак. Только сейчас он почувствовал, как устал, как манит его тепло, идущее из комнат этого дома.
— А зачем она тебе понадобилась? Франсуаза — это я!
— Тетя Франсуаза!
— Ты — Жак! Так сразу бы и сказал! Да ты весь в грязи!
Не проявляя никаких родственных чувств, тетя Франсуаза дала Жаку умыться, велела почистить платье, залепленные грязью чулки. Озабоченно оглядев юношу с ног до головы, как будто сантиметром смерила, она деловито сказала:
— Сюртук дяди Жюльена будет тебе велик, придется его укоротить.
Когда Жак умылся, и одежда его, елико возможно, была приведена в порядок, тетя Франсуаза повела его в комнату, служившую и столовой и гостиной одновременно. Смущение Жака еще увеличилось, когда он заметил, что в комнате сидят три девушки. «Которая из них Бабетта?» — подумал Жак. Больше других ему полюбилось это имя.
— Девочки, это ваш двоюродный брат Жак. Не смотрите, что он плохо одет и не знает парижских манер. Мы его приоденем, а манерам он научится. Научится и торговать. Вам придется меньше сидеть в лавке, и у меня дела поубавится. А ты, Жак, не дичись. Ты ведь не в гости пришел.
Франсуаза говорила однотонно и сухо. Жак потоптался на месте, не решаясь подойти ни к одной из сестер.
До чего же хороши были эти городские барышни! Одна лучше другой. А как одеты! Такие платья, как на них, Жак видел до сих пор только на картинках. Ему казалось, что так одеваются только придворные дамы, а на самом-то деле накрахмаленные юбки и стоящие кружевные воротники, которые произвели на него такое впечатление, носили все горожанки. Жак подыскивал слова приветствия, но тут вдруг заметил следы своих сабо на чистом полу и вовсе онемел.
Три пары девичьих глаз уставились на Жака, и, хотя он считал себя отнюдь не робким, он опустил голову под их изучающим взглядом.
Сам того не зная, он выдержал испытание. Парижские девушки нашли, что он недурен собой: выше среднего роста, ладно скроен. Красивым назвать его нельзя, однако он привлекателен: цвет лица смуглый, да к тому же Жак загорел; нос, может быть, великоват, но зато рот правильной формы, и над верхней губой чуть заметна темная полоска пробивающихся усов. Глаза и вовсе хороши: темно-карие, почти черные, но их насмешницы почти не могли рассмотреть, потому что Жак не поднимал головы.
— Ты умеешь говорить по-французски или только по-провансальски? — с явной насмешкой спросила, видимо, младшая из сестер.
Почему-то Жак уже не сомневался, что это Виолетта. Она была прехорошенькая: с очень белой кожей, золотистыми волосами и светло-голубыми глазами.
Жак взял себя в руки и ответил с достоинством:
— Я говорю по-французски, мадемуазель, потому что это мой родной язык.
Ему на помощь пришла старшая. Она была еще лучше: высока, стройна, черты лица правильные. Выражение лица и холодных зеленоватых глаз с длинными ресницами оставалось надменным, когда она сказала:
— Что ты болтаешь! Кузен приехал из Шампани. А ты думала из Прованса?
Но младшая нимало не смутилась. Весело смеясь, она воскликнула:
— Жанетта, он называет меня не по имени, не «сестрица», а мадемуазель! Слыхала? Ха-ха-ха! — И снова раздался ее веселый, заразительный смех. — Угадай же, как меня зовут?!
Хотя все улыбалось в этой маленькой кузине: и глаза, и ямочки, и сложенный бантиком рот, Жак, несмотря на свое простодушие, понял, что эта его кузина, как и старшая, добротой не отличается.