Жалитвослов
Шрифт:
— А, Сергей Михайлович! — узнал он.
Кметов поднялся, не зная, что сказать.
— Хорошо меня, да? — выручил его Камарзин и на этот раз, с трудом усаживаясь на стул.
— Господи… Кто вас так?
— Органы, кто еще… Курить есть?
— Нет.
— А вот это худо.
— Я, собственно, по поводу фон Гакке…
— Ясное дело. Зачем бы вы еще пришли сюда… Что, говорили уже с вами?
— Говорили, вчера.
— И со мной говорили. — Кривая улыбка тронула разбитые губы Камарзина. — Только я их послал куда подальше.
— Да, и теперь они меня…
— Что, читать заставляют?
— Вы это бросьте усмехаться! —
— Ну да, убил, — подтвердил Камарзин. — Потому что это он, хищный аспид, сделал так, чтобы цены на воду опять поднялись. Он подселил в каждый жом по гэбэшнику, чтоб они надзирали да доносили на людей. Вот она, ваша чиновная революция…
— А где Вера? — тихо спросил Кметов.
— Убили Веру, — равнодушно ответил Камарзин. — Она рядом была, подала мне знак, когда министр вышел. Эти бросились с испугу палить во все стороны, человека три случайных прохожих положили, ну, и ее.
Кметов молчал.
— Бросьте, Сергей Михайлович, — сказал Камарзин. — Мученица она теперь. Но и дело сделано.
— Дело сделано, — повторил Кметов. — Верно. Вы дело сделали — и в сторону.
Это, видимо, задело Камарзина.
— Неправда это, — горячо заговорил он. — Я сам сдался. Они уже были готовы меня всего изрешетить, а я крикнул: «Сдаюсь!» Потому что это я, я один в ответе. Я так им и сказал… а они все сообщников добиваются. Нет у меня сообщников. Вера была одна, да уж нет ее.
— Что же вы тогда не хотите читать?
Камарзин насупился.
— Как вы не понимаете? — произнес он. — Он же того и добивается. Нужно было убивать человека, чтобы доделывать все за него. Извините, Сергей Михайлович, тут я — пас.
Сделав над собой усилие, Кметов накрыл его руку своей. Камарзин дернулся.
— Нет!
— Прошу вас, Алексей, голубчик, — попросил Кметов. — Я не смогу.
— А я смогу? — зло крикнул Камарзин ему в лицо. — Он же только того и ждет!
— А вы возьмите с собой мелок, — уговаривал Кметов. — И вообще, чего вам бояться? Он ведь не поднимется, потому что побоится народного слова. Это пустая формальность, понимаете? Отчитаете — и вас отпустят. А не то — повесят в этой самой крепости.
— Хорошо, — внезапно сказал Камарзин. — Если вы дадите мне одно обещание.
— Какое?
— Я стану читать эти три ночи, — заикаясь, проговорил Камарзин, — если вы на следующем слушании зачитаете все написанные не по форме жалитвы и объявите анафему правительству.
Кметов остолбенел. Меньше всего ждал он такого условия.
— Правительству? — проговорил он.
— Обещаете?
Кметов медлил. Баба Таня мелькнула у него в голове. Быть ближе к народу…
— Обещаю, — выдавил он из себя. — А вы?
— Обещаю, — твердо сказал Камарзин.
В эту минуту в комнату вошел жандарм.
— Свидание окончено!
— Фон Гакке сказал про вас: «Он знает…», — сказал Камарзин, вставая. — Что он имел в виду?
Кметов тоже поднялся, взял свой портфель.
— Я знал, что вас можно уговорить, — сказал он, пряча глаза. — Наверное, это.
— Помните, — сказал Камарзин, и тут впервые страх промелькнул в его глазах.
Кметов, чувствуя громадное облегчение, кивнул ему и вышел.
14
Чуть свет ребенок за стеной проснулся и захныкал. Он был голоден и, словно не понимая, что перешел из одной яви в другую, где нужно есть, чтобы существовать, хныкал
Неподвижно, с открытыми глазами, лежал в светлеющих сумерках Кметов на своей кровати и думал о том, что еще совсем недавно никто не подозревал о существовании маленького голодного человеческого дитяти. А теперь оно заявляет о своем появлении в мире так громко, что беспокоит за стеной соседей, и те начинают задаваться разными вопросами, в числе которых немалое место занимают размышления чисто философские — о краткодневности, о тщете, о размерах вознаграждения. Еще недавно он ничего не знал о маленьком существе, а теперь знает уже и о том, что его зовут Митя, и что от роду ему два с половиной месяца, и что у него часто болит животик. И с детского пищеварения перескочил Кметов мыслями на сок. В прошлом месяце цены на воду опять подскочили, а на сок упали, что, безусловно, имеет под собой основания. «Экономика? Саботаж?» — думал Кметов, неподвижно лежа на своей кровати и зная, что гудок зовет не его, а рабочих, отца Мити зовет.
Вставать не хотелось, — в квартире было холодно. Но и внутри у Кметова было холодно. Вот уже неделю чувствовал он этот холод внутри, с того дня, когда пришел к партийной часовне и увидел, что вход в нее наглухо заколочен досками. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. В крепости, куда он прибежал вслед за тем, и слыхом не слыхивали о государственном преступнике Алексее Камарзине, а газеты ни словом не обмолвились о покушении, лишь мелким шрифтом пропечатано было, что на трудовом посту после долгой и продолжительной болезни скончался министр овощной промышленности Юлий Павлович фон Гакке. Однако могилы его Кметов так и не смог отыскать.
Обещание же оставалось. Каждый раз проходя мимо опечатанной двери камарзинской квартиры, Кметов повторял это обещание про себя. Сейчас он уже был не рад тому, что уговорил Камарзина читать вместо себя. Три ночи читать — не велика задача. Отчитал — и шутка ли, отсыплют тебе три премии. Испугался? Но не пугается ли он сейчас, зная, что идет на что-то заведомо более страшное? Нет, знал вор и еретик Алешка Камарзин, на что толкал его…
С тяжелым сердцем спускался Кметов по лестнице к ожидающей его машине. Портфель в руке был тяжел: множество неправильных жалитв, подлежащих оглашению сегодня, выгреб он из дальнего ящика своего стола и собрал в увесистый том. Он направился было к машине, как вдруг что-то толкнуло его заглянуть в почтовый ящик.