Жан Баруа
Шрифт:
Наконец на этажерке под папками она обнаруживает конверт с надписью:
«Вскрыть после моей смерти».
Она взламывает печать, пробегает глазами первые строки, бледнеет.
Направляется к аббату и протягивает ему листки.
Тот подходит к окну.
Крупным, округлым и твердым почерком там написано:
«Это – мое завещание.
То, что я пишу сегодня, в возрасте сорока лет, в расцвете сил и в состоянии полного душевного равновесия, должно, разумеется, иметь большее значение, чем все то, что я буду думать или писать в конце моей жизни, когда я под влиянием старости или болезни ослабею телом и духом. Для меня нет ничего более ужасного, чем поведение старика, который, посвятив всю свою жизнь борьбе за идею, затем, на пороге смерти, поносит все то, что было смыслом его жизни, постыдно отрекается от своего прошлого.
При мысли о том, что все дело моей жизни может окончиться подобной изменой, при мысли о том, какую пользу могут извлечь из столь зловещей победы те, против чьей лжи и чьих посягательств на свободу личности я так яростно боролся, все существо мое восстает, и я заранее протестую со всей энергией, на какую был способен при жизни,против необоснованного отказа от своих идеалов, или даже против молитвы, которая может вырваться в предсмертной тоске у того жалкого подобия человека, каким я могу стать. Я заслужил честь умереть стоя, как жил, не капитулируя, не питая пустых надежд, не страшась возвращения к медленному процессу всеобщего и вечного круговорота…»
Аббат вздрагивает. Этот ясный, свободный голос…
Он переворачивает страницу.
«…Я не верю в бессмертие человеческой души, якобы существующей отдельно от тела…
…Я знаю, что мое существо – только совокупность материальных частиц, и распад его приведет к моей полной смерти…
…Я верю во всеобщий детерминизм и в причинную обусловленность человеческой воли…
…Мы произвольно делим все на добро и зло…»
Он перестает читать. Складывает листки и возвращает их Сесили. Он избегает ее вопрошающего взгляда. Она решительно подходит к камину. Аббат угадывает ее намерение. Он еще мог бы ее остановить. Но глаза его по-прежнему устремлены на покойника, и он не двигается с места. Он думает о том, что Баруа давно уже потерял способность защищаться… Думает о церкви, которая сумела облегчить Баруа расставание с жизнью и, быть может, вправе претендовать на эту жертву…
Комната освещается ярким пламенем.